Обретение Родины

— Но едва русские заподозрят отсутствие единства между нами и увидят, что мы погрязли в личных распрях, а значит, не представляем надежной силы, как станут искать иную опору. Мы сами их на это толкнем, — развивал свою мысль граф Телеки. — Искать им к тому же придется недолго. Стоит оглянуться, и они обнаружат в Венгрии кое-кого других, а эти другие — будем же откровенны — ненавидят нас не меньше, чем немецких оккупантов, а может быть, гораздо сильнее. Спокойствие, господа, спокойствие! Прошу выслушать меня до конца. Это и в ваших личных, и в наших общих интересах. Нельзя нам забывать, что не далее четверти века назад в Венгрии произошла пролетарская революция. Честь ее подавления, расправы с диктатурой черни принадлежит господину правителю. Но сейчас он пленник. Все мы знаем, хоть и не говорим об этом, что в Венгрии на протяжении многовековой ее истории в голове крестьянина все с большим упорством зреет мысль о том, что получить землю возможно лишь при условии, что она будет отнята у господ. Об этом мужик не забывает ни на минуту. Кому-кому, а уж тебе-то, шефу жандармов, лучше всех нас, милостивый государь, известно, сколько забот доставляла жандармерии деятельность крестьянских агитаторов, проповедников раздела земли. Да и вы, господин полковник Кери, отлично осведомлены, какое множество хлопот причинили контрразведке всякие там литераторы и борзописцы, кричавшие о разделе земли. Мы все сознаем теперь, что совершили непоправимую ошибку: мы не сумели уничтожить действующую в венгерском подполье коммунистическую партию, хотя ухлопали весьма порядочные средства на содержание полиции и жандармерии! Но как бы там ни было, приходится признать, что все эти силы живы! И вина тут всецело наша. Так не будем же усугублять наши ошибки, вынуждая русских при решении венгерского вопроса опираться не на нас, а на противостоящие нам силы.

— Вы хотели бы, граф, чтобы мы продались русским? — спросил Кери.

— Я не собираюсь продавать ни себя, ни кого бы то ни было! — резко ответил Телеки. — Полагаю, господин полковник, никто не в состоянии обвинить меня в том, что я продавал немцам предназначенные для венгерских солдат продовольствие и амуницию.

Последовало глубокое молчание.

— Повторяю, господа, если русские начнут ориентироваться на враждебные нам классы, на пролетариев и крестьян, виноваты будем мы сами. Так давайте же не совершать самоубийства! Осуществись в Венгрии земельная реформа — конечно, не того типа, какую провел после подавления революции господин правитель, а совсем иная, именно та, о которой мечтает крестьянин… Тогда… тогда все безудержно покатится… и остановить будет нельзя. Мы утратим не только землю и политическую власть, но лишимся всего. Может, даже собственных голов.

— Слишком уж ты пессимистически оцениваешь обстановку, — заметил Фараго.

— Боюсь, как бы ты вскоре не обвинил меня в чрезмерном оптимизме. А можно ли не стать пессимистом, видя, как шестеро венгерских господ, после проигранной войны и несостоявшегося перемирия предоставленные исключительно прихоти и произволу иностранных держав, не в силах прийти к общему мнению? Шесть настоящих венгерских патриотов, истинных аристократов!.. Единство, нерушимое единство — вот тот спасительный круг, вернее, та соломинка…

— Ты прав, Геза. Мы должны действовать заодно против всех врагов! — с некоторой торжественностью заявил Бела Миклош. — Именно по этой причине я и принимаю на себя руководство!

— Ты, Геза, выразил то самое, что говорит мое сердце. Крепость нашего единства, верность правителю, жизненные интересы нации требуют, чтобы я не выпускал бразды правления, вверенные мне его высочеством господином правителем и скрепленные его собственноручной подписью! — произнес Фараго и с такой силой хлопнул Телеки по плечу, что тот охнул.

Миклош откланялся.

При прощании он именовал Фараго «ваше превосходительство», а тот его — «ваше высокопревосходительство».

Сразу после ухода Миклоша МВК устроил заседание. Председательское кресло занял Фараго, протокол вел Сентивани. Фараго был зол, Сентивани напуган, Телеки опечален.

— Заседание считаю открытым. Прошу тебя, Сентивани, высказаться по существу дела.

— Должен откровенно признаться, ваше превосходительство, что решительно не знаю, как нам следует поступить. Кооптировав в состав МВК Миклоша, мы тем самым сделаем наш Комитет совершенно недееспособным. А не приняв его к себе, рискуем, что, кроме МВК, в Москве образуется еще одна венгерская группа. Но подобное раздвоение может нанести венгерскому престижу большой вред.

— О чем ты говоришь? Миклош сам по себе, и вовсе никакая не группа! Это всего лишь он один, честолюбивый, чересчур о себе возомнивший осел. Никаких сторонников у него нет.

— У тех, кто чувствует себя обойденным и против этого борется, сторонники всегда найдутся.

— Умоляю, не преподноси ты мне своих вечных цитат из Корана, Талмуда или Гёте. У меня хватает мороки и без них. Лучше скажи, что нам делать?