Обретение Родины

Антал действительно был восстановлен в офицерском чине. По мнению пленных, это подтверждалось тем, что советское лагерное начальство поселило его в офицерском бараке. Из надраенной консервной банки Эмиль вырезал себе офицерские звездочки и, нацепив их, сразу ощутил себя прежним Анталом.

Среди новых друзей он по-прежнему хвастал своей убежденной приверженностью к нилашистам, полагая, что завоюет таким образом авторитет.

Однако пленные венгерские офицеры были далеки теперь от нилашистов Салаши и ему подобных! Те, кто не желал заниматься физическим трудом, много читали. В лагере имелась большая немецкая библиотека — геббельсовских книг там, разумеется, не встречалось.

Многие офицеры стали задумываться не только о будущем, но и о прошлом. Кое-кто уже начинал соображать, что в прошлом у него что-то было не так. Но что именно? Над этим еще предстояло поразмыслить.

Сначала офицеры попросту смеялись над Анталом.

Но когда в лагерь пришла весть о том, что Венгрия оккупирована гитлеровцами [26], у многих пропала охота зубоскалить. Узнав, что немцы передали судьбу страны в руки Салаши, Антал предложил устроить по этому случаю торжество. Его соотечественники схватили злосчастного нилашиста и устроили над ним самосуд. Попавшего в беду Антала освободили из рук офицеров советские солдаты. Он истекал кровью. В лазарете Антал скончался.

* * *

Капитан Тулипан не любил загадывать намного вперед. Лишь очень редко, как бы невзначай, ронял он одно-два слова о том, какая ждет их жизнь, когда Красная Армия освободит Венгрию. Военнопленные наседали на него, желая знать больше. В таких случаях Тулипан обычно предпочитал знакомить их с венгерской историей, со славными делами их отцов, дедов и прадедов. Во время одной из таких бесед Пастор задал ему вопрос:

— А что думают о будущем венгерского народа советские люди?

В ответ Тулипан рассказал, что, когда Ференц Ракоци боролся за родину и ее свободу, русский царь Петр Великий послал на помощь куруцам [27]пушки и своих обученных артиллеристов.

Много и часто говорил также Тулипан о Доже, о Тамаше Эсе, о Петефи, Самуэли [28], Енё Ландлере [29]. Еще в Давыдовке на лекциях майора Балинта Пастора изумляли и приводили в восхищение героические дела борцов за свободу. Сейчас, вновь слушая о них в изложении усача Тулипана, он пристрастился к ним еще больше. Особенно восхищался он своим земляком Тамашем Эсе.

По утрам Тулипан читал гонведам военные сводки Красной Армии, дополняя их по мере надобности собственными объяснениями. Но и без них венграм становилось с каждым днем все более очевидно, что для гитлеровской армии настали черные дни и фронт все дальше и дальше откатывается на запад. Наступление немцев под Курском с треском провалилось. Муссолини пал. Красная Армия вышла на подступы к Крыму.

Военнопленные понимали, куда клонится дело. Они не могли взять в толк только одного: почему не ударят в тыл немцам американцы и англичане?

— Когда же наконец откроется второй фронт? — чуть не каждый день спрашивали они Тулипана.

Тулипан злился.

— А бог их ведает! — срывалось у него. — Вернее, не бог, а чертова бабушка!

Как-то после обеда Тулипан провожал пленных до лесной делянки. Усевшись и на сей раз на ствол поваленного молнией дуба, он заговорил вдруг о своем детстве. Вот тогда-то и узнали гонведы, что отец его был ижакский бедняк, хозяйничавший на четырех хольдах земли. Прежде чем старший из его троих детей успел кое-как опериться, клочок отцовской земли за долги кечкеметскому банку был пущен с торгов под барабанный бой — коронный номер сельского глашатая.

— Здорово умел барабанить дядя Пинтер, наш ижакский помощник старосты, — негромко произнес Тулипан. — Теперь, должно быть, там барабанит уже кто-то другой.

— В свое время я мечтал стать табунщиком, — после долгой паузы продолжал Тулипан. — Но дальше подпаска не пошел. Пас коров. А к лошадям впервые получил доступ, только когда император Франц-Иосиф забрал меня в солдаты. Я стал гусаром. Черт бы побрал…

Кого должен был побрать черт — Франца-Иосифа, лошадей или гусаров, — Тулипан так и не уточнил.

— Да, Пастор! Почему ты вспыхнул давеча, словно красная девица, когда я рассказывал о Матэ Залке?

— В давыдовском лагере, — нехотя ответил Пастор, — один советский офицер, тоже венгр — его звали майор Балинт, — пошутил, что я буду вторым Матэ Залкой.

И Дюла снова покраснел, как и в первый раз.

— Гм… Выходит, ты знаком с лысым майором? Я его тоже знаю. Вы ведь с ним земляки. Он, как и ты, вырос в лесистых Карпатах. Работал там в свое время партийным секретарем или кем-то в этом роде. Потом угодил в тюрьму, не то мукачевскую, не то ужгородскую, а оттуда уехал в Москву. Неужели не рассказывал? Удивительно. Он же страсть до чего любит рассказывать. В жизни не встречал человека разговорчивее, чем твой Балинт. Может, оттого и щедр так на слова, что человек он пишущий. Живет тем, что сочиняет различные истории, как другие существуют тем, что тачают сапоги, шьют платье или пашут землю.