Обретение счастья

— Нет, от этого меняется все.

Он поцеловал ее в затылок, и она почувствовала, как огонь снова вошел в ее тело. Ольга закрыла глаза, чтобы не видеть тех, других, как ей казалось, безликих и ненастоящих. Она на ощупь плотно задернула шторы и повернулась лицом к Алексею.

Возбужденные зрелищем чужих страстей, они быстро освободились от одежды. И стали одиноки во Вселенной. Они еще не знали, что проживают последнюю из отпущенных их любви ночей…

Вскоре Захаров исчез, потом вернулся, потом снова исчез. И теперь одна во Вселенной была только Ольга, хрупкая и беззащитная. Во всяком случае, ощущавшая себя такой.

Их последняя встреча произошла как раз накануне гибели «Нахимова». Ольга не хотела о ней вспоминать.

Много лет ей снился Захаров. Он врывался в ее видения, как обжигающий ветер, и каждый раз поглощал ее единственным поцелуем, доводил до истомы, заставлял просыпаться в холодном поту и лежать до утра с открытыми глазами.

А еще ей часто снилась каюта на пароходе. Лестница, коридор, еще лестница, еще коридор… По лестницам и коридорам мгновенно поднималась вода, она прибывала и в каюте. Спящая Ольга подхватывалась, вдыхала соленую жидкость и захлебывалась. «Если кто-то находился в той каюте первого класса в момент катастрофы, то не смог спастись». — Ольга представляла неосвещенные лабиринты коридоров, заполненные людьми, давящими друг друга и по телам пытающимися пробиться к выходу.

Корабль погружался в ненасытную утробу морской пучины, делая кощунственным всякое воспоминание о радости, связанной с его существованием.

Ресторанная копия «Завтрака с омаром» Хеда как бы возвращалась в свою стихию. Ольга спустилась в музейное фойе, надела плащ и стала нашаривать перчатки на дне сумки. Неожиданно ладонь дотронулась до холодной, похожей на стеклянную, обложки.

«Книга Миши. Я так и не прочла, что он написал в дарственной надписи».

Она достала томик и прочла название: «Единственный путь».

«На слух, — как название какого-нибудь коммунистического манифеста», — подумалось вдруг.

На титульном листе стремительным писательским почерком было начертано: «Твой единственный путь, Оля, — любовь. Единственная любовь».

Глава 11

Ольга бродила по бульварам, медленно приближалась к Пушкинской площади, шурша только что опавшими листьями.

«И вас подметут сегодня вечером. И вам осталось совсем немного свободы», — мысленно обращалась она к этим желтым, как будто одухотворенным существам.

На такси денег не было. Троллейбус, как всегда, оказался переполнен уже на конечной остановке.

Изнывая от тесноты, от множества случайных прикосновений и нечаянных объятий, Ольга доехала почти до дому. За остановку до своей она сошла, с трудом продвинувшись к выходу и проклиная осень, заставившую людей натянуть свитера, куртки и плащи, от которых троллейбусная толчея сделалась, казалось, еще невыносимее.

«Итак, нужно возвращаться в собственную жизнь», — убеждала себя Растегаева, входя в стеклянные двери родного гастронома. Самовнушение помогало плохо, но все же не помешало купить молоко, кефир и даже пристроиться в рыбном отделе к небольшой очереди за карпами.

Перед ней стояла молодая женщина с девочкой лет пяти.

— Мама, а что мы будем покупать? — поинтересовалась девочка.

— Верочка, ты же видишь, что здесь написано: «Живая рыба».

Девочка довольно долго и пристально присматривалась, как продавщица кладет на весы покрытых слизью, нешевелящихся карпов с выпученными глазами и обвисшими хвостами. Достаточно понаблюдав, малышка выдала заговорщицким громким шепотом:

— Мама, а ведь эта рыба неживая!

Как всегда, устами младенца глаголила истина.

Тем не менее, и мама девочки, и Ольга унесли в полиэтиленовых пакетах свои порции условно живой рыбы и, кажется, остались довольны.

Добытая пища придала Растегаевой уверенность в сегодняшнем дне. Она чувствовала себя так, словно сама была этой условно живой, и вполне пригодной к употреблению рыбой.

За сутки, прошедшие со времени вчерашнего события, она смертельно устала от воспоминаний и теперь чувствовала скорее раздражение от вторжения прошлого, чем неудовлетворенность нынешним. Ей хотелось размеренности, спокойствия и предсказуемости событий.

Кодовый замок опять сломался, и Ольге пришлось долго рыться в сумке, пока нашелся ключ от подъезда. На площадке пахло мочой и кошками. Ожидание лифта оказалось настоящей пыткой. «Скорее бы добраться до квартиры, влезть с ногами в кресло, завернуться в плед и ни о чем не думать… Растегаева еще, наверное, нет, — она взглянула на часы. Была половина пятого. — А Маша… Она, скорее всего, спит после бурной ночи. Черт возьми, совсем не хочется ее видеть…»

Ольга вспомнила когда-то присущее ей звериное острое чутье: вот эта, именно эта женщина может оказаться соперницей.

Как-то она испытала подобное ощущение, заметив, что какая-то литинститутская девушка взглянула на Алексея вроде бы безразлично, но с затаенным интересом, расшифровать который могла только другая женщина, которая тоже была настроена на него.