Обретенное время

«Так что же стало с маркизой д’Арпажон?» — спросила г‑жа де Камбремер. — «Как? она умерла», — ответил Блок. — «Вы перепутали ее с графиней д’Арпажон, которая умерла в прошлом году». В дискуссию вмешалась принцесса д’Агригент, молодая вдова старого, чрезвычайно богатого мужа, носителя известной фамилии, — многие добивались ее руки, и оттого она лучилась уверенностью: «Маркиза д’Арпажон тоже умерла, где-то год назад». — «Ну, год, а я вам говорю, что нет, — ответила г‑жа де Камбремер. — я у нее была на концерте, а года-то с того дня уж никак не прошло». Блок, всего лишь один из «жиголо» света, не мог принять полезного участия в дискуссии, ибо все эти умершие особы из числа пожилых были слишком от него далеки — либо из-за огромной разницы в летах, либо из-за недавнего появления (Блока в частности) в новом обществе, достигнутом окольными путями к закату, в сумерках, где воспоминание о неведомом для него прошедшем ничего не могло прояснить. Но даже для людей одного возраста и среды смерть потеряла свое непостижимое значение. Впрочем, что ни день, возникали слухи о таком числе тех, кто был «при смерти», из которых одни выздоровели, прочие «скончались», что никто уже в точности не помнил, поправилась ли такая-то, которую больше не доводилось видеть, от своей грудной лихорадки[178], или упокоилась. В этих возрастных регионах смерть размножается и теряет определенность. На стыке двух поколений и двух обществ, которые, в силу различных причин, не расположены четко ее различать, смерть почти что смешивается с жизнью, она обмирщается, становится событием, в той или иной мере характеризующим человека, и по голосу, когда об этом говорят, невозможно догадаться, что с упомянутым происшествием для него всё кончено. Говорят: «вы забыли, что такой-то умер», как сказали бы: «его наградили», «он теперь академик», или, — и это больше всего подходит, поскольку мешает упомянутому участвовать в празднествах, как раньше, — «он проведет зиму на юге», «ему прописали горы». Что касается людей известных, то оставленное ими по себе после смерти еще помогало вспомнить, что их существование подошло к концу. Но разобраться с обыкновенными пожилыми светскими людьми, мертвы ли они или нет, было затруднительно не столько из-за того, что их прошлое осталось неизвестным или было забыто, сколько оттого, что они никоим образом не смыкались с грядущим. И это затруднение, испытываемое каждым при сортировке между болезнями, отсутствием, отъездом в деревню и смертью светских стариков, оправдывало безразличие колеблющихся и увековечивало незначимость покойных.

«Но если она не умерла, почему ее больше не видать, и куда делся ее муж?» — спросила старая дева, неравнодушная к остроумию. — «Да говорю же я тебе, — ответила ее мать, которая, несмотря на шестой десяток, не пропускала ни единого празднества, — потому что они уже старые: в этом возрасте больше не выходят». Похоже, что перед кладбищем есть целое поселение стариков с лампадками, всегда зажженными в тумане. Г‑жа де Сент-Эверт положила дебатам конец, объяснив, что графиня д’Арпажон умерла где-то год назад после долгой болезни, а потом маркиза д’Арпажон тоже умерла, причем очень быстро, «без каких-либо особых симптомов», — смерть, схожая со всеми этими жизнями, объясняющая этим то, что прошла незамеченной, и оправдывающая всех сбитых с толку. Услышав, что г‑жа д’Арпажон действительно умерла, старая дева бросила на мать встревоженный взгляд, так как боялась, что известие о смерти одной из ровесниц «потрясет мать»; она уже предвосхищала следующее объяснение ее кончины: «Ее буквально потрясла смерть г‑жи д’Арпажон». Но напротив, самой матери старой девы всякий раз, когда какая-либо особа ее возраста «уходила», казалось, что она одержала победу в состязании с видными конкурентами. Старая дева отметила, что мать, без какой-либо досады сообщившая, что г‑жа д’Арпажон заключена в жилище, откуда редко выходят усталые старики, еще меньше огорчилась, узнав, что маркиза вошла в селение неподалеку, откуда уже нельзя выйти. Безразличие матери позабавило едкий ум старой девы. Чтобы повеселить друзей, она придумала уморительную историю о том, с каким весельем, как она утверждала, ее мать, потирая руки, произнесла: «Боже мой, и правда эта бедная г‑жа д’Арпажон умерла». Даже тем, кому не нужна была ее смерть, чтобы насладиться собственной жизнью, она доставила удовольствие. Потому что каждая смерть упрощает наше существование, избавляя от необходимости выказывать признательность, наносить визиты. Вовсе не так кончина г‑на Вердюрена была воспринята Эльстиром.