Обряд

— Так чего? Наташка, может, вон, тоже поедет. — Саня толкает под локоть девушку рядом с собой, другую Петькину одноклассницу. Она сдвигает две тонкие, как порезы, брови.

— Что еще придумаешь, Яковлев? Я с тобой наездилась, с дураком, спасибо большое. Завтра на работу мне.

Саня тихо с ухмылкой свистит сквозь зубы.

— Че молчишь, Мишка? Ты-то хоть поедешь?

— Да мне надо матери помочь, наверное.

— А ей вон помогают уже, — ехидно посмеивается Саня.

Мишаня поворачивает голову и наблюдает за тем, как белобрысый по-хозяйски набирает на кухне воды в чайник.

— Миха, ну ты тормоз, ей-богу. Я те че, предлагаю с крыши прыгнуть?

— Окей.

— Окей, — прыскает со смеху Санек. — Надо говорить «заметано».

На этот раз мать не спускает им хохот и бросает на него и Санька через стол раскаленный взгляд. Они затихают, понуро уставившись в свои тарелки.

Воспользовавшись моментом, когда мать вышла из-за стола, Мишаня идет на кухню незаметно выкинуть кутью — сколько ни меси по тарелке, меньше ее не становится. Он подходит к стеклянной двери, берется уже за ручку, но мать оказывается там, внутри, а с ней девчонка, которую только что за столом задирал Санек.

— Через два дня, говоришь? — спрашивает мать, сверля собеседницу стальным взглядом.

— Да, среди ночи. — Девушка переминается с ноги на ногу. — Говорю же вам, вернулся он. Сначала сюда, а потом за ней поехал. Мстит.

Заметив Мишаню, они обе замолкают. А он, пряча тарелку за спиной, вдоль стенки возвращается за стол. Значит, придется самому доедать.

* * *

— А куда мы едем? — Мишаня поеживается в холодной машине.

— А ты не узнаешь?

— Так темно уже.

— В поселок.

— Так мы ж выехали оттуда.

— Мих, ну не тупи, ну чесслово. На вот, лучше глотни.

Санек протягивает ему открытую банку.

— Да не, спасибо.

— Ну че ты как неродной? Мамки-то нет здесь, пей давай. — Санек подталкивает его под локоть.

Мишаня смотрит на блестящую алюминиевую банку, а потом на петляющую впереди лесную дорогу. В последний раз он ехал по ней в ту ночь с Егерем. Он запрокидывает голову и делает осторожный глоток. На вкус напиток похож на морс, только потом уже, когда проглотишь, отдает какой-то дрянью.

Глаза понемногу привыкают к синеве сумерек. Когда они въезжают на единственную улицу старой, заброшенной части поселка, Мишаня чувствует ватное тепло, как будто под его красной шапкой — голова плюшевого медведя. И все вдруг кажется ему красивым и каким-то загадочным. Впереди, на фоне розового закатного неба, чернеют развалины старого завода — того, где раньше работали Мишанины мать, отец и дед. Где-то за ним, как разинутый рот, огромный пустой карьер, которым пугали его в детстве. Но сейчас ему совсем не страшно. Сейчас он даже готов спуститься на самое его дно, если парни предложат.

Машина притормаживает в самом начале улицы, где притулилась горстка заброшенных домов.

— Ну что, к кому пойдем? — спрашивает Васька Финн.

— Да наверное, к Савенковым, ты ж не против, Мих? — Саня снова толкает его под локоть и забирает банку из рук. — О, гляди-к ты, как он присосался.

Он трясет полупустой банкой в воздухе.

— Не против. Только я не помню точно, который был наш дом.

— Ну да, ты ведь мелкий был, когда всех перевезли.

— Мелкий.

— Вон он, — машет рукой Вася.

Мишаня глядит в окно на покосившуюся кровлю. Какого он был цвета? В сумерках все кажется фиолетовым.

Васька заезжает колесами прямо в самую гущу высокой засохшей травы, так близко к стене, что в свете двух круглых фар «жигуленка» на доме проявляются ошметки голубой краски. Точно, голубой. Мишаня тут же вспоминает запах этой самой краски, когда Петька возил валиком по фасаду в жаркий день, а он, Мишаня, приносил ему колодезную воду в литровых банках.

Санек распахивает дверь машины, впустив внутрь холод и полчища плотоядных мошек.

— Э, нет, тут окна все расхерачены, сожрут нас, если засядем там, — констатирует он, оглядевшись.

— Куда тогда? — Васька заводит двигатель.

— А вон, смотри, через дорогу, вроде все цело.

— Да ты офигел, — присвистывает рыжий.

— А че?

— Да не пойду я туда.

— Это почему?

— Ну это же дедов дом. Туда нельзя.

— Дедов? — спрашивает Мишаня, подумав о своем собственном одноногом деде, который в этом доме жить никак не мог, потому что у него квартира от завода в центре поселка, там, где они сейчас с матерью живут.

— А ты не помнишь?

— Нет.

— Ну да, ты ведь мелкий был.

— Так че?

— По-любому нет.

— А куда тогда?

— Не знаю. По домам? Или в тачке?

— В тачке не прикольно. Вы надышите все, а окошко не открыть — сожрут, — ворчит Вася.

— Так а что не так с домом? — снова спрашивает Мишаня.

— Там жил дед, злобный говнюк.

— Ну и что? Мой дед тоже злобный говнюк, — пожимает плечами Мишаня.

— Говорят, он внучку свою убил и в огороде закопал.

— И вы верите? — Мишаня с сомнением осматривает двоих рослых парней, потом кидает взгляд на дом сквозь запотевшее от их водочного дыхания стекло. — Дом как дом.

— И что, ты зайдешь?