Обряд

Он распрямляется резко, так резко, что голову тут же ведет по кругу, небо и земля меняются местами. Ему больно. Он прикасается к правому боку, тут же отдергивает пальцы. Голова перестает кружиться, предметы постепенно встают на место, пляшущие перед ним стволы елей перестают ходить ходуном. Мысли тоже возвращаются. Звонок, машина, он говорит, что ему больше не нужен новый паспорт и новая жизнь, что он бы хотел оставить себе свою старую, отвратительное хихиканье Славы, удар. Теперь он в его машине, брошенной в лесу, кругом кровь, свежие следы.

Приоткрытая дверца УАЗа постанывает на сквозняке. Матвей тянется к ней пальцами, закрывает. Выпрямляется, ловит свое отражение в свернутом набок зеркале заднего вида. Чертыхается, отстегивает ремень, распахивает шинель, которая задубела в местах, куда впиталась кровь. Приподняв свитер, он рассматривает свои раны: два удара — видимо, Слава целился в печень, но промахнулся, потому что иначе он был бы мертв. Но он жив, а значит, может уйти отсюда, из этого проклятого места, хотя бы попробовать.

От резких движений рана у него в боку начинает кровить, ему нужны лекарства, бинты. В тюрьме его резали дважды, не сильно, больше для острастки, поэтому его не пугает вид собственной крови. Его вообще пугает только одна вещь — снова оказаться там, взаперти. Закусив губы от боли, он роется у Славы в багажнике, находит там провода, по-свойски заводит УАЗ без ключа, это нетрудно. Но чужого ему не надо. Матвей прикуривает старенькую «микру», садится за руль и выезжает из леса.

Въехав в поселок, он едет медленно, стараясь не привлекать к себе внимания. Притормаживает возле универсама. По дороге в поселок он вспомнил: пацан как-то обмолвился, что Наташа, одноклассница Стюхи, работает там до сих пор. Матвей помнил Наташу. Когда он в первый раз увидел их со Стюхой на улице, Наташа понравилась ему больше. Она была ярче, выше, смеялась громче. Это она попросила у него сигарету, это ее он первой спросил, как зовут. Стюха была другой, по-девчачьи хрупкой, монохромной, как мотылек. Но она так смотрела на него весь вечер. Не сводила с него глаз, а потом пошла за ним, прошмыгнула в приоткрытую дверь, как кошка.

Он должен найти Наташу, они же подруги, она точно знает, где ему искать теперь Стюху.

— Наташа? — Он зовет по имени кассиршу, которая нагнулась и что-то ищет на полке под прилавком.

Когда она поднимает глаза, он ожидает увидеть в них что угодно, только не страх. Но она пятится на три шага, пока не упирается спиной в стеллаж с алкоголем. Наверное, это потому, что он одет как бомж и кровь на одежде видна. Иначе зачем ей бояться его?

— Наташ, ты забыла? Это я, Матвей, помнишь, летом две тысячи…

— Я помню, кто ты такой, — перебивает его она, сверля глазами. — Разве ж тебя забудешь!

Он видит, как ее рука тянется под прилавок, туда, где, наверное, стоит тревожная кнопка.

— Где Стюха? Я… мы разминулись вчера.

— Где ж ты был? — Ее тонкая изогнутая бровь ползет вверх. — Все проспал!

— В смысле?

— Где ты был, когда ее менты вязали за убийство мужа! Ты вообще знал, что она замужем была? Когда только успела, шальная!

— Погоди, когда повязали? Где? Откуда знаешь?

— Да весь поселок уже знает! Она Мишку, Петькиного малого брата, в больницу привезла, ждала там, пока его оперировали, имя свое назвала, видимо, в скорой. И тут за ней пришли. — Она смотрит на него с подозрением. — Ты сам-то в порядке, выглядишь как труп?

— Нормально. Как… Миша? Живой?

— Ты-то откуда его знаешь? — Она смотрит на него сузившимися от подозрения глазами. — Может, и кто порезал его, в курсах?

— Нет, ничего не видел.

— М-м, — протягивает она, постукивая длинным ногтем по лакированной поверхности прилавка. — Говорят, жить будет, но может… как это сказать. Много крови он потерял, долго его везли. Дурачком может остаться, понимаешь?

Матвей кивает, поворачивается и нетвердым шагом идет к выходу, почти чувствуя на своем затылке недоумевающий взгляд кассирши.

— Если меня спросят, я скажу, что ты тут был. Так и знай! — кричит она ему вслед.

Он пожимает плечами и выходит на мороз.

* * *

В аптеке он берет обезболивающее, самое сильное, которое миловидная девочка за кассой соглашается дать ему без рецепта. Потом выезжает из поселка и заправляет полный бак на въезде в город. Семьсот километров — интересно, получится у него доехать живым?

Всю дорогу он держится только на кетанове и энергетиках, от еды его мутит. Это плохо, он знает, что это плохо, но делать ему нечего, он не может останавливаться. Чтобы не отключиться, он пытается слушать радио, но от звука незнакомых голосов у него начинает сжимать виски, тогда он выключает его и находит в телефоне песни, их песни, те самые, что играли у него в машине в то лето, и ставит их на повтор, до самого въезда на кольцевую.