Обряд

Она не помнит, какая дверь ей нужна, все они выглядят такими одинаковыми, а когда тебе страшно, можно заблудиться в собственной квартире, ей ли не знать. Настя открывает первую попавшуюся дверь, захлопывает ее за собой и прижимается спиной. За стеной каблуки останавливаются, мнутся и ждут несколько минут, потом начинают торопливо стучать, пока не затихают вдали.

На улице дождь. Люди, толкающиеся за право скорей протиснуться в узкую парадную дверь главного входа, стряхивают с капюшонов мелкие, как битое стекло, капли дождя и торопливо закрывают зонты. У Насти нет ни того ни другого, за шесть с половиной лет жизни в этом городе она так и не приняла его темную промозглую сущность. Она все еще ее отрицает, верит в дожди, которые можно переждать под козырьком остановки, в троллейбус, который не опоздает. Может, потому, что сейчас весна и дожди совсем другие, а может, потому, что что-то изменилось в ней самой, она перестала чувствовать себя эквилибристом, шагающим по канату между двух миров. Ей кажется, что и город мог измениться вместе с ней. Вот и сейчас она стоит на остановке, веря, что из непроглядной серой пелены вот-вот материализуется светящаяся добродушная физиономия троллейбуса и он проглотит ее, позволив ей путешествовать домой внутри своего теплого чрева.

Она всматривается в пелену дождя, стоя на самом краю поребрика и то и дело отскакивая, чтобы укрыться от каскадов брызг, поднимающихся из-под колес машин. Она не замечает темную фигуру на другой стороне улицы, почти размытую дождем, наполовину скрытую тенями, которые клубятся по углам. Когда очередная легковушка, пролетая мимо на скорости, подскакивает на яме и обдает Настины сапоги радужной мутной волной, она поднимает глаза. Он бежит через дорогу, длинные полы его промокшей серой шинели тяжело шлепают по ботинкам. У Насти сжимается сердце, она отворачивается, делает вид, что не заметила его, чтобы не улыбаться как дура. Но он уже здесь, легонько вталкивает ее под козырек остановки, разжимает по одному ее пальцы, забирает у нее тяжелый пакет с книгами. Целует ее в щеку. Он такой же, как она, без зонта и без капюшона, прибившийся к этому городу, как бездомный щенок к магазину.

— Матвей, — произносит она сама не зная откуда взявшимся вопросительно-недоверчивым тоном, когда он целует ее в щеку.

— Все правильно, память тебя не подводит, это действительно мое имя. — Он косо улыбается, стряхивая с ее плеч капли дождя.

Она толкает его локтем в бок.

— Пока еще рано шутить про потерю памяти, хорошо?

— Но ты же скажешь мне, когда будет можно? — отвечает он, улыбаясь.

Ей нравится то, что происходит между ними. Она не врет себе: каждый раз, видя его лицо, она вспоминает камень в лесу и все, что случилось там. Но он спас ее, он освободил ее от самого страшного, что держало ее на цепи всю жизнь. Благодаря тому, что он привез ее туда, она вспомнила, она нашла тот недостающий, пусть и страшный кусок самой себя, без которого вся жизнь была только передышкой между паническими атаками.

— Эй, ты что, грустишь? — прерывает ее мысли голос Матвея.

— Нет, просто немного перепугалась только что в универе.

— Что случилось?

— Да столкнулась с Марианной.

— Ага, и что? Она же твой любимый преподаватель.

— Уже нет.

— Почему?

— Ну как же? Она же тогда полицию вызвала, когда мы были у них, что, забыл?

Матвей переминается с ноги на ногу.

— Это… не она.

— А кто? Муж ее? Дед этот странный?

— Нет. Это я был.

Настя смотрит на него, нахмурившись.

— Зачем?

— Мне надо было, чтобы ты ушла оттуда, нельзя было, чтоб ты согласилась на эти их опыты, — произносит он, растирая грязь на асфальте носком ботинка. — Мне надо было убедить тебя поехать со мной в поселок. Прости.

Из сумрака материализуется синий, как кит, троллейбус. Двери открываются прямо возле них, Настя делает шаг по ступенькам, как мотылек, из темноты на свет.

— Ну чего ты стоишь? Не поедешь? — бросает она через плечо.

Он запрыгивает в троллейбус и ловит ее пальцы.

— Все равно, если бы я осталась и согласилась на их дурацкие исследования, их ждало бы большое разочарование, — с абсолютно счастливой улыбкой произносит Настя, повернувшись к нему. — Я совершенно обычная! Во мне нет ничего особенного, ничего исключительного. Я скучная. Невыдающаяся. Такая же, как все.

— Вообще, просто сама банальность. — Матвей улыбается ей в ответ.

От него пахнет мокрой шерстью, как от собаки. Настя прижимается лицом к его шинели, на лоб ей приземляется дождинка, упавшая с его промокших волос. В голове что-то начинает шевелиться, просыпаться — так бывает теперь с ней, когда она вспоминает что-то, что было с ней до него, до всего, когда она все еще была собой.

2

Через полчаса они дома.

— Здравствуйте, — произносит соседка, пожилая женщина в берете, выходя с ребенком из дверей лифта.