Обрученные с Севером

Опытный судмедэксперт склоняется над находкой. Кость изрядно потерта каменной крошкой. Я вижу, что он понимает мое состояние и даже очень хочет меня обнадежить, но в первую очередь он все‑таки ученый.

— В Москве я отвечу тебе наверняка. Вообще‑то, похоже.

Собираем рабочее совещание. Если сегодня вертолеты все‑таки смогут прилететь, решаем оставить здесь еще на день–два мобильную группу, остальные полетят на «Нагурское», потому как при таких погодных условиях садиться вертолетами на остров Белл нереально. На заставе будут ждать летную погоду. Сколько — одному Богу известно. Я, естественно, набиваюсь остаться с частью экспедиции на морене.

В 22:10 вертолет улетел. Нас осталось шестеро. Легкий ужин. Когда снова пошли копать, Саша Чичаев наткнулся на комок бумаги. Из‑за спрессованности и грязи он был больше похож на камень. Место, где лежала бумага, нанесли на схему обнаружений. Получилось, что этот комок располагался на склоне по линии, параллельной всем предыдущим находкам и на три с половиной метра ближе к морю. Решили расчистить и весь этот склон. Стали появляться рыжевато–русые мягкие волосы клоками и поодиночке. Склон морены моментально оживал при любом неосторожном движении, поэтому пришлось сколотить из досок специальные камнеуловители, чтобы остановить обвал, и начали отгребать все с самого верха и до низа. В погребенном подо льдом и камнями русле ручья, который до этого вычислили георадаром, мы нашли несколько костей явно животного происхождения, а рядом с ними истрепанную клеенчатую обложку от тетради черного цвета. Такие тетради выдавала экипажу еще в начале плавания Ерминия Жданко:

«Она раздала всему экипажу толстые клеенчатые тетради, собственноручно ею озаглавленные: «Дневник матроса (фамилия) экспедиции Брусилова от Петербурга до Владивостока, которая имеет цель пройти Карским морем в Ледовитый океан, чтобы составить подробную карту в границах Азии и исследовать промыслы на тюленей, моржей и китов»[83].

28 июля 2011 года.

Я проснулся ранним утром от непонятной сырости. На печке умирал выкипающий чайник, с потолка методично капает конденсат, теплые капли которого быстро исчезают на поверхности моего спального мешка. Как‑то мне внутренне «недохорошо». Начинаю смутно вспоминать. Так получилось, что этой ночью я сменился с работ несколько позже остальных. Моя смена уже спала мертвым сном, сотрясая недюжинным храпом стенки кают–компании. Несмотря на усталость, долго ворочался в спальнике. На столе стояла резервная емкость, заполненная «шилом». «Сугубо для сна» налил себе в свободный стакан на пару глотков обжигающей жидкости: во рту от чистого спирта полыхнул пожар. В поисках спасения окинул взглядом стол: рядом стояла крркка с холодной водой и лимоном Одним залпом запил «окаянную» и тут же все понял. Ну, спасибо вам, добрые люди! В кружке был все тот же спирт. Ну хорошо, хоть не уксус. По молодости сам так любил пошутить, но как я мог пойматься на этот бородатый трюк? Теперь я почетный обладатель недвусмысленного синдрома, а народ ходит с хитрыми глазами и, чья это была идея, естественно, не сознается.

13:40. Настроение дрянь. За сегодняшнюю ночь нашли на склоне три больших, размером с кулак, куска дневников. Спрессованная временем бурая бумага может хранить в себе ответы на многие интересующие нас вопросы. Но разобрать, что на ней написано, не нанеся ущерба находке, на месте невозможно, поэтому сразу упаковываем ее в пластиковый контейнер. Русых в седину волос попадается все больше, но головы, точнее, черепа по–прежнему, нет. Погода стабильная — туман, полное безветрие, температура +3° С. Постепенно накапливается усталость. Теряется ощущение времени. Рваный сон не приносит облегчения. Как тут начинаешь понимать группу Максимова! Подняться на морену становится определенным испытанием. Шутить уже нет никакого желания, всё больше молчим Ложимся спать, не раздеваясь, хотя температура позволяет. Заснуть сразу удается далеко не всегда. Всё делается с усилием воли. Ну, хоть бы одна зацепка! Отработавшая на морене смена приходит совсем убитая.

— Ничего? — спрашиваю с тлеющей надеждой.

Андрей Волобуев устало мотает головой. Андрей человек благородной, но психологически трудной профессии. Он детский хирург–онколог. Чтобы выдерживать весь груз окружающего их человеческого горя, такие люди по жизни должны быть неисправимыми оптимистами. Но даже и у него наступает предел. Все еще пытаясь поострить, он неожиданно спрашивает:

— С тем, что имеем, сможем здесь перезимовать? А то копать нам тут, видимо, до новогодней елки.