Обрученные войной. Записки из семейного архива двух фронтовиков

До армии я не курил – занимался спортом. Не курил и в Барнауле, где начинал свою военную службу. Первую затяжку сделал в июле 1941 года после бомбежки в Ярцеве. Вид у меня, должно быть, был столь потерянный и несчастный, что наш оркестрант трубач Виктор Петренко сунул мне недокуренную цигарку. После первой же затяжки закашлялся – ядреная махра ободрала глотку. Но все это как-то вывело из шока, переключило мысли на обыденное действо: оторвать листок бумаги, насыпать в него из кисета махорки, свернуть «козью ножку», достать спички, раскурить… В этом был некий смысл – сделать передышку, психологическая разрядка. О вреде курения никто не задумывался, когда-то он еще будет, этот вред. Осколки и пули, летящие в тебя и мимо тебя, были намного вреднее. Да и какой там вред организму, когда жизнь организма могла прерваться в любую минуту. И я закурил, как все, и дымил аж до 1946 года, когда молодая жена поставила вопрос ребром: выбирай – или я, или сигарета. Я выбрал жену. А свой серебряный портсигар бросил в колодец. Для того, чтобы потом, когда потянет закурить, вспомнить и пожалеть – такую вещь выбросил, чтобы порвать с табаком – неужели зря выбросил? Не знаю, это ли подействовало, или силы воли хватило, но после пятилетнего курения с папиросами дела больше не имел.

Зимой верилось, что махорочный дым согревает нос и горло и даже щеки, приятно было смотреть на тлеющий огонек, казалось, что и пальцы согревает этот крошечный комелек. А у скольких солдат это было последней предсмертной радостью – подымить перед боем.

Наш оркестр растасовали по ротам. Духовые трубы сдали в обоз, а нас, музыкантов, назначили боевыми санитарами. Мы должны были вытаскивать с поля боя раненых вместе с их оружием. Строжайшим образом было запрещено оставлять винтовки. Вытащил раненого без винтовки – идешь под суд.

Страшно было выползать из-за бруствера, когда другие за ним прячутся. Кажется, что ты уже на прицеле, еще немного и раскаленная пуля вонзится в тело – в голову, в плечо, в руку, куда попадет. Но ползти надо, там, метрах в ста от переднего края, криком кричит тяжело раненный в контратаке боец. Кричал, а сейчас уже и не кричит. Может, помер уже, и я ползу зря? Но в любом случае надо забрать его винтовку, да и самого притащить, чтобы убедились – жив еще или помер. На стадионе я стометровку меньше чем за минуту пробегал. А вот проползти на время ни разу не пробовал. Время теперь будто застыло, как клей, ползешь, а оно тянется еле-еле. Дополз. Боец без каски, лежит на спине, обе ноги выше колен перебиты, ткань солдатских шаровар густо набрякла темной кровью. Однако живой, меня увидел – глаза открыл.

– Держись, браток, сейчас к своим поползем.

Я перетягиваю ему ноги выше ран, как учил ротный санинструктор, туго перетягиваю, чтобы кровотечение остановить. Интересно, немцы следят за мной? Что-то притихли, гады. Может, понимают, что я санитар? Правда, повязки у меня нет, но сумка-то с красным крестом. Ни фига не понимают – дали короткую очередь в мою сторону. Пули веером просвистели то ли над головой, то ли в стороне. Днем не видно, как пули летят, ночью – другое дело. Но сейчас разгар дня. И раненый просит воды. Вода у меня во фляжке.

– Пей, браток, только много нельзя. Врачи не велят.

Примериваюсь, как тащить его. Он ростом с меня, а весом поболе будет. Взвалю на спину, а там видно будет. Стоп! А винтовка его где? Поискал взглядом – приклад из травы торчит. Есть винтовка. Теперь и к своим можно. Только бы обоих не положили. Так вместе потом и похоронят.

– Как тебя зовут, браток?

– Миша, – стонет он в ответ.

– А я Андрюха. Откуда родом?

– Из Валуек.

– А я из Улан-Удэ, из столицы Бурят-Монголии. Слыхал про такую? Ну, давай полезли к своим.

Взваливаю тяжелое тело на спину, очень тяжелое. Правда, он руками на землю опирается, но все равно чувствительно. Винтовку за плечо на ремень цепляю. Поползли. Первые метры самые трудные – приноровиться надо. Вот бы нам эту «складку местности» переползти, совсем небольшую, едва заметную, если стоишь, возвышенность. Но едва я на нее вползаю, как снова раздается пулеметная очередь. Ну что за народ такой – по санитару с раненым бьет?! Задний ход! Сползаем пониже, чтобы не светиться на гребне. А пулемет не умолкает, добить нас хотят. И такая обида взяла: за всю войну еще ни разу по немцам не выстрелил. А он положит нас сейчас, и как будто я и не воевал вовсе. Стаскиваю с плеча винтовку, разворачиваюсь и палю туда, откуда пулемет бьет: выстрел, второй, третий… Всю обойму высадил. Попал, не попал, но пулемет затих. И мы снова поползли, гребешок этот чуть видный преодолели, а там мне навстречу шагов за сорок наши бойцы поползли, помогли раненого дотащить.

Командир роты в бинокль видел, как я раненого тащил, да еще отстреливался. Сказал, что представил меня к медали «За отвагу». Потом ордена были, но эта медаль – самая памятная.

Во время войны был санитар, который шесть раз был награжден медалью «За отвагу». Так что санитар – профессия на войне весьма героическая.