Обручённая

— Нет, Деннис, — ответил его господин. — Сражаться нам придется в открытом поле, иначе господин твой окажется клятвопреступником. Знай, что, когда пировал у меня этот хитрый дикарь и вино лилось рекою, он принялся расхваливать мою неприступную крепость, намекая, что только это и спасало меня доныне от поражений и плена. Лучше бы я промолчал; но я ответил ему, и теперь мое хвастовство вынуждает меня к безумному поступку. Если, сказал я, князь валлийцев когда-либо пойдет войной на этот замок, пусть он водрузит свое знамя в поле возле моста, и вот мое слово рыцаря и христианина, что я встречу его там, сколько бы войска он с собой ни привел.

Услышав о роковом безрассудном обещании, Деннис утратил дар речи. Он не умел привести доводов, какие могли бы освободить его господина от оков, которые тот наложил на себя неосторожными словами. Иначе отнесся ко всему этому Уилкин Флэммок. Он широко раскрыл глаза и готов был расхохотаться, хотя питал должное уважение к кастеляну да и сам от природы не был смешлив.

— Только и всего? — воскликнул он. — Вот если бы ваша честь обязалась уплатить сто флоринов еврею или ломбардцу, тогда, конечно, надо было бы внести их день в день или потерять заклад. Но обещание сразиться? Да не все ли равно, когда его выполнить? А лучше всего выбрать день наиболее выгодный тому, кто обещал. Впрочем, так ли уж важно обещание, данное за кубком вина?

— Оно столь же важно, как любое другое, — сказал Раймонд. — Нарушение слова всегда грех, пусть даже это слово давал пьяный хвастун.

— Что до греха, — усмехнулся Деннис, — то, скорее чем допустить такое безрассудство, аббат в Гласгонбери наверняка отпустит вам его, и всего за флорин.

— А что может смыть позор? — спросил Беренжер. — Как я покажусь среди рыцарей, если нарушу обещание сразиться, оробев перед валлийцем и его голыми дикарями? Нет, Деннис Морольт, ни слова больше! На счастье или на горе, но мы сойдемся с ними нынче же и в открытом поле.

— А может быть, — предположил Флэммок, — Гуенуин и сам обо всем позабыл и не появится в назначенном месте? Мы слышали, что французские вина порядком затуманили в тот день его валлийские мозги.

— Он напомнил мне о моем обещании на следующее утро, — возразил кастелян. — Поверь, он не упустит шанс навсегда со мной покончить.

Тут они заметили, что облака пыли, подымавшиеся то тут, то там на равнине, начали стягиваться к дальнему берегу реки и к старому мосту, месту назначенной встречи. Гуенуин собирал свои отряды, и собирал их все возле моста.

— Поспешим же туда, — предложил Деннис Морольт, — и не дадим ему перейти мост — тогда у нас будет хоть какое-то подобие равенства. Вы обязались сражаться с ним в поле, но не обязывались отказаться от такого преимущества, как переправа по мосту. У нас готовы и кони и люди. Пусть наши лучники целятся по мосту, и я жизнью своей ручаюсь за победу.

— Давая обещание встретиться с валлийцем в открытом поле, — объяснил Раймонд Беренжер, — я имел в виду дать ему равные со мной возможности. Именно это я подразумевал, и именно так он меня понял. Следовать только букве, но не духу моего обещания — значит не сдержать его. Мы не выступим, пока последний из валлийцев не перейдет мост. А тогда…

— А тогда, — продолжил Деннис, — мы выйдем навстречу своей смерти. Да простит Господь наши грехи!.. Но…

— Что еще ты хочешь сказать, — спросил Беренжер, — но никак не выговоришь?

— …но судьба молодой госпожи, вашей дочери леди Эвелины…

— Я не скрыл от нее, что нам предстоит. Она останется в замке с несколькими отборными воинами, и ты, Деннис, будешь командовать ими. Через сутки осада замка будет снята. Нам случалось защищать его и дольше, с меньшими силами. А там мы отправим ее к тетке аббатисе, в монастырь бенедиктинок, где честь ее будет в безопасности; и я полагаюсь на мудрость моей сестры, чтобы устроить ее судьбу.

— Как? Чтобы я покинул своего господина в такой крайности! — воскликнул Деннис Морольт и заплакал. — Чтобы я заперся в этих стенах, когда мой господин вступит в свой последний бой! Чтобы я сделался пажом при даме, хоть бы и при самой леди Эвелине, когда он будет лежать мертвым под своим щитом! Раймонд Беренжер! Для того ли я столько раз застегивал на тебе доспехи?

Слезы струились из глаз старого воина, словно у девушки, плачущей о своем любимом.

— Не думай, верный старый слуга, — ласково взяв друга за руку, успокаивал его Раймонд, — что я не дал бы тебе места рядом со мной, если б мы шли за воинской славой. Но мы идем на безумное, безрассудное дело, уготованное мне судьбой или собственной моей глупостью. Я погибну, чтобы спасти свое имя от бесчестья. Но, увы, оставлю память о своем безрассудстве.