Обручённая

— Не надо нам браков с чужеземцами, — пел бард. — В подобный брак вступил некогда Вортигерн, отсюда и пришла в Британию первая беда. Мечом сражены были ее вожди, молнией сожжены их чертоги. Не надо нам браков с порабощенными саксами; благородный и свободный олень не ищет себе подругу среди телок, чья шея натерта ярмом. Не надо нам браков и с алчными норманнами; благородный гончий пес не ищет себе подругу в стае хищных волков. С каких пор потомки Брута, истинные дети прекрасной бриттской земли, ограблены, угнетены, бесправны и оскорбляемы в последних своих убежищах? С тех самых пор, как протянули руку дружбы чужеземцу и заключили в свои объятия дочерей саксов. Который из двух более грозен? Пересыхающий летний ручей или бурный зимний поток? Высохший летний ручей шутя переходит девушка, но в зимние воды боится вступить даже боевой конь со своим седоком. Станьте же грозным зимним потоком, мужи Матравеля и Поуиса! Гуенуин, сын Киверлиока! Пусть твой белый султан будет самой высокой из его волн!

Все помыслы о мире, сами по себе чуждые сердцам воинственных бриттов, исчезли после песни Кадуаллона, словно прах, сметенный ураганом. Собравшиеся дружными возгласами потребовали немедленно начать войну. Сам князь ничего не сказал, лишь гордо огляделся вокруг и взмахнул рукой, точно ведя своих воинов в бой.

Священник, если бы осмелился, мог напомнить Гуенуину, что знак креста, возложенный им на себя, означает обет сражаться за Гроб Господень и запрещает участие в войнах за мирские цели. Но для этого у отца Эйниона недоставало храбрости, и он удалился в свой монастырь. Карадок, чей краткий миг успеха миновал, также удалился, смиренный и понурый, но, уходя, бросил злобный взгляд на счастливого соперника, который столь мудро приберег свое искусство, чтобы прославить войну — предмет, который всегда пользовался у его слушателей самым большим успехом.

Вожди снова заняли свои места за столами, но уже не затем, чтобы пировать, а чтобы с обычной для этих неутомимых воителей поспешностью решать, где именно надлежит собрать войско, которое в подобных случаях включало почти всех мужчин, способных носить оружие, — ибо воинами были все, за исключением священников и бардов, — и откуда начать опустошительный набег на область Марки, где они намеревались, разоряя все на своем пути, мстить оскорбителям, отвергнувшим сватовство их господина.

Глава III

Песчинки жизни сочтены в часах;

Здесь я останусь, здесь окончу жизнь[3].

Генрих VI. Ч. III, акт I, сц. 41

Отправив свое послание князю Поуиса, Раймонд Беренжер предвидел все последствия, но нимало их не боялся. Он послал гонцов к нескольким своим вассалам, владевшим землями на условиях «корнажа», то есть обязанности оповещать об опасности, и велел им быть настороже, чтобы немедленно дать ему знать о приближении неприятеля. Как известно, такие вассалы жили в башнях, которые, подобно соколиным гнездам, были сооружены в местах, наиболее удобных для охраны границы; трубя в рог, эти рыцари должны были извещать о каждом вторжении валлийцев; звуки рога, передаваясь от башни к башне, от одного сторожевого поста к соседнему, были общим сигналом тревоги и призывом к обороне. Хотя Раймонд счел такие предосторожности необходимыми как из-за вероломства своих ненадежных соседей, так и ради своей репутации опытного воина, но немедленного нападения он не ждал; ибо военные приготовления валлийцев, даже более обширные, чем обычно в последнее время, делались столь же тайно, сколь внезапным было их решение выступить.

Гроза на норманнской границе разразилась через два дня после памятного пиршества в Касгель-Кохе. О приближении врага известил сперва одиночный долгий и громкий звук рога; затем сигналы тревоги прозвучали в каждом замке и каждой сторожевой башне вдоль границы Шропшира, где в те времена крепостью было всякое человеческое жилье. На возвышенностях зажглись сигнальные огни, в церквах зазвонили колокола; этот общий призыв к оружию говорил об опасности, какую до тех пор не испытывали даже жители этого неспокойного края.

При первых сигналах тревоги Раймонд Беренжер, собрав немногих, но самых доблестных воинов, а также, насколько это было возможно, сведения о силах противника и о его продвижении, взошел на сторожевую башню замка, чтобы самому обозреть окружающую местность, над которой уже подымались кое-где клубы дыма, отмечавшие разрушительный путь нападавших. К лорду тотчас присоединился его любимый оруженосец, встревоженный мрачным видом своего господина, который перед боем обыкновенно бывал особенно светел и ясен лицом. Оруженосец держал в руках шлем господина; сэр Раймонд был уже в доспехах и только не надел шлем.

— Деннис Морольт, — спросил старый воин, — все ли наши вассалы собрались и готовы к бою?

— Все, благородный рыцарь, только фламандцы еще не подошли.