Обручённая

— Кто получил в руки меч, тому не терпится вынуть его из ножен, — ответил монах и добавил еще что-то, чего менестрель не разобрал; ибо отец Альдрованд не оправился еще от увечья, нанесенного ему во время осады.

Однако Видаль понял, что он намерен пробиться к коннетаблю, чтобы просить милости или заступничества.

— Я тоже хочу приблизиться к нему, — внезапно сказал Рено Видаль, поднимаясь со своего камня.

— Тогда следуй за мной, — прошепелявил монах, — меня фламандцы узнают и пропустят.

Однако, будучи в немилости, отец Альдрованд не имел уже того влияния, на какое он рассчитывал; их затерли в толпе и оттеснили друг от друга.

Зато Видаля узнали английские крестьяне, заговорившие с ним незадолго до этого.

— А жонглировать ты умеешь, менестрель? — спросил один из них. — За это тебя могут щедро одарить. Наши норманнские господа любят жонглеров.

— Я умею делать только одну штуку, — ответил Видаль, — и сейчас покажу ее, если вы немного расступитесь.

Они освободили вокруг него немного места и стали ждать, пока он снимал шапку и стаскивал с себя кожаные гетры, оголив ноги и колени и оставшись в одних сандалиях; затем он повязал свои выгоревшие на солнце волосы пестрым платком и, сбросив верхнюю одежду, обнажил до самых плеч свои мускулистые руки.

Пока он занимал окружающих этими приготовлениями, в толпе произошло движение; раздались громкие звуки труб, на которые фламандцы откликнулись всеми своими музыкальными инструментами, а норманны и англичане возгласами «Да здравствует доблестный коннетабль!», «Помоги ему, Пресвятая Дева!». Все это возвещало о приближении коннетабля.

Видаль делал невероятные усилия, чтобы приблизиться к главе процессии, но из-за тесно обступивших его вооруженных людей пока мог видеть лишь его шлем, украшенный высоким султаном, и правую руку, державшую жезл, знак его должности.

Наконец ему удалось оказаться всего в трех ярдах от коннетабля, вокруг которого с трудом расчистили немного места для совершения церемонии. Сидя на коне спиной к менестрелю, коннетабль наклонился, чтобы вручить королевскую хартию Уилкину Флэммоку, который, принимая ее, благоговейно преклонил колено. Это вынудило коннетабля склониться так низко, что его султан лег на пышную гриву его благородного скакуна.

В этот миг Видаль с необычайной ловкостью прыгнул через головы фламандцев, охранявших образовавшийся круг; упершись правым коленом в круп коня коннетабля, а левой рукой схватив де Лэси за ворот его кожаного кафтана, он в мгновение ока выхватил короткий и острый кинжал и погрузил его в шею своей жертвы там, где спинной мозг передает человеческому телу таинственные приказания мозга головного. Удар был нанесен с величайшей точностью и силой. Несчастный всадник свалился с седла без сопротивления и без единого стона, подобно быку на арене, пораженному клинком тореадора. В седле вместо него сидел его убийца; потрясая окровавленным кинжалом, он уже готовился послать коня вскачь.

Окружающие настолько оцепенели от неожиданного и дерзкого нападения, что убийце, быть может, и удалось бы от них ускользнуть, если бы не находчивость Флэммока; он схватил коня за узду и с помощью тех, кому нужен был лишь его пример, схватил Видаля, связал его и громко заявил, что его надо вести к королю Генриху. Это предложение, высказанное Флэммоком громко и решительно, заставило умолкнуть тысячу яростных криков, которыми представители различных наций, составлявшие толпу, обвиняли друг друга в предательстве.

Теперь людские потоки слились в один, устремившийся, по общему согласию, к замку Печальный Дозор. Исключение составили лишь несколько человек из свиты убитого, которые приготовились с должным почтением унести тело своего господина с места, куда он прибыл столь торжественно.

Когда Флэммок достиг замка, он сразу же был впущен туда вместе с его пленником и несколькими выбранными им свидетелями убийства. На просьбу получить аудиенцию у короля ему ответили, что король приказал некоторое время не впускать к нему никого; однако столь страшна была весть об убийстве коннетабля, что начальник охраны решился все же войти к королю, чтобы сообщить ее, и получил приказ немедленно ввести Флэммока с его пленником. Генрих находился в обществе нескольких придворных, почтительно стоявших позади королевского кресла, вся эта часть комнаты была погружена в полутьму.

Массивной фигуре Флэммока странным образом не соответствовала бледность его щек, вызванная ужасом после сцены, коей он был свидетелем, и робостью перед особой короля. Его пленник, напротив, казался ничуть не оробевшим. Кровь его жертвы, брызнувшая из раны, окропила обнаженные руки и короткую одежду, но более всего лоб и платок, которым он был повязан.

Генрих устремил на него суровый взгляд, который тот встретил не только спокойно, но даже с вызовом.

— Знает ли кто-нибудь этого негодяя? — спросил Генрих, оглядываясь вокруг.

Ему не сразу ответили; один лишь Филипп Гуарайн, выступив из группы лиц, стоявших позади королевского кресла, произнес, хотя и неуверенно: