Обручник. Книга первая. Изверец

– Ладно! – сказал Сосо. – Но я обо всем этом должен сказать матери.

– Как хочешь, – пожал плечами золототорговец. – Только завтра я тебя жду около семи.

– А как же занятия? – спросил Сосо. – Ведь у меня с утра закон Божий.

– Сейчас твой закон – это я, – хмыкнул Мешкур и вышел из дома.

И вот сейчас Сосо, раскрыв псалом семнадцатый, громковато читал в тишине:

– Возлюблю тебя. Господи, крепость моя!

Он переглотнул и продолжил:

– Господь твердыня моя и прибежище мое, избавитель мой. Бог мой, – скала моя; на Него я уповаю; щит мой, рог спасения моего и убежище мое.

Сосо еще переглотил. Потом сходил к кувшину и – прямо через край – напился воды.

– Объяли меня муки смертные, – продолжал он читать, – и потоки беззакония устрашили меня.

Он не понял, что съело его голос. Но он сперва сошел с верхов, взбасился, потом и совсем иссяк на каком-то томительнотяжелом слове, которое, однако, не сказалось.

И только вымолчавшись, а может, и приготовившись читать дальше, Сосо вдруг почувствовал в себе некую силу непротивления.

Он закрыл Псалтырь и коротко глянул на лик Спасителя. И не увидел всегдашнего выражения, которое призывало к кротости. Кажется, черты Бога несколько огрубели, налились более человеческим, нежели святым мужеством.

– Прости меня грешного! – вознес Сосо ко лбу едва сведенные в щепоть пальцы.

Он спустился в подвал. Пахло мышами. Вернее, теснотой, которая там царила, хотя ежели попристальней присмотреться, тут было намного просторнее, чем вверху. Но там скученность предметов имела устойчивый характер, а сюда все никчемное свалили только последнее время, когда – от бури – рухнул стоящий посередине двора сарай.

Что Сосо искал в подвале, он не знал. Но твердо был уверен, что для того, чтобы жизнь началась наново, надо что-то такое сотворить, чтобы все, кто его знал, ахнули с пристоном.

И зря Сосо притворяется, что не знает, что ищет. Конечно, он хочет отыскать кинжал, коий спрятали от Бесо в пору, когда он собирался отомстить за убитого родича.

Одно время отец показывал, где тот кинжал лежит. Сосо даже держал его в руках. Но он в ту пору был еще маленький и не понимал, что этой блестящей штуковиной можно запросто лишить человека жизни. Ему почему-то казалось, что кинжалы носят для красоты и еще для игр. Ну, может, для воспоминаний, как такой кинжал мог сослужить ту или иную службу. Только Сосо ни разу не порасспросил, какую именно.

Зато теперь он отлично знал, зачем ему нужен кинжал. Он не позволит Мешкуру измываться над собой. И пусть тот не думает, что он еще маленький и в церковном хоре его голос самый тонкий. В нем кроется неведомая для него самого сила. Ее только надо пробудить чем-то злым или горьким. И все поймут, что с Иосифом Джугашвили, а не с каким-то там Сосо лучше не связываться. У него, как в свое время говорил казак Степан, на любое словечко своя уздечка.

Сосо выглянул в прогал дверей и увидел небо. Уже вечереющее, но еще не налитое за горизонтной мглой. И заря на нем была не кротка и даже, кажется, шала, как девочка, которая ненароком вымазала в чернила рот.

И Сосо протянул руки в сторону зари, когда вдруг увидел что-то блеснувшее, подоткнутое под половой матицей, и тут же понял, что это и есть искомый им кинжал.

2

Что бы о Кэтэ ни говорили, но нечестивые поступки ей не шли, как не идет зеленое к голубому. В природе встречается – голубое небо и зеленый лес, а в обиходном сочетании у людей это встречает непротивление, а то и вовсе неприязнь.

Конечно, ее пышные, влекущие груди, которые под любой одёжей, как бы она ни была кротка, словно говорили, что всякий умер бы от удушья чувством, коли прикоснулся бы к их литой неизвестности. И, наверно, именно поэтому многие из мужиков хвастали, что обскакали друг дружку на этом пригорье. Так в Гори зовется выигрыш в соперничестве.

Но некий ангел-хранитель присоветовал Кэтэ идти или ехать той дорогой, где легкие мысли почти не встречаются, а тяжелые вздохи не тяготят душу.

Говорят, ничто так не сближает людей, как общие враги.

И такие с Ханой у них появились. Это азербайджанец Мешкур Наибов и хитрун Анзор Агладзе.

Эти два – оба – вроде бы как по сговору – стали приставать к обеим замужницам, причем перестревать их при народе и даже кричать вдогон непристойности типа: раньше, мол, и не дрыгались, чего теперь, мол, дергаетесь.

Хана, конечно, может пожаловаться своему мужу Якову. Он хоть и не силач и не ловкач, но при деньгах. Может кому надо ладонь посеребрить, и та запросто в кулак обернется. А хороший кулак всегда найдет, куда ему опуститься.

А вот за Кэтэ постоять некому. Бесо неведомо где обретается.

A Сосо еще не вошел в полную зрель, чтобы заступиться за мать и, главное, понять, что она далеко не такая, как о ней ходит по Гори пьяная молва.

И еще одно, что с сына снимает всякую надежу, Кэтэ постоянно учит его смирению, прощению своих врагов. Вернее, не столько прощению, сколько пониманию их. А разве подымется рука, когда станет ясно, что твой враг – это заблудший в безверии несчастец, которого впору пожалеть, нежели покарать.