Обручник. Книга вторая. Иззверец

Когда они были у дома Аллилуева, то рядом с женщиной, видимо, женой Сергея, на миг, но появилась девочка – копия Сергея.

– Дочка? – спросил его Коба сейчас, словно Аллилуев должен был читать его мысли.

– Да, – ответил Сергей. – Надежда.

И добавил:

– Как с маленькой, так и с большой буквы.

И наклоняется к медведю, который норовит дать ему по уху.

Совсем по-русски визжат дети.

Да почему – почти?

По-русски и визжат.

Потому что тоже русские.

Под приглядом двух чахлых, непременно иностранок.

С которыми, более чем вероятно, прелюбодействуют хозяева.

Ради экзотики, конечно.

А Ленина, – ну не так, как только что встреченную дамочку, несколько иначе, – но начинает есть скука.

Скука сугубо политическая.

Из-за недостатка тех, с кем можно – на равных – вести дискуссии.

Он привык к этому, как к наркотику.

И к письму тоже.

По большей части политическому.

Всевозможные споры, как он считает, почти никогда не рождают истину, чаще производным их является вражда, в лучшем случае – неприязнь, – но они оттачивают искусство ораторства.

Вот сейчас он готов о чем угодно говорить, сколько нужно и даже больше.

Причем, слова приходят ниоткуда и часто в таком варианте, когда их можно ввести в ряд афоризмов или просто метких высказываний.

Но на улице дискутировать не с кем.

Разве что с дворником.

С ним он утром перекинулся двумя ничто не значащими фразами.

Кажется, о погоде.

А может, и не о ней.

Да и то метла поглотила, вернее, смяла конец фразы Владимира Ильича.

Иногда приходит хозяин отеля, в котором живет Владимир Ильич, повздыхать.

Что тяготит его, он не говорит.

А вот – почти беспрерывно – демонстрирует томление своей души.

Вчера, уходя, он сказал:

– А что было бы, если бы в мире победила Французская революция?

Вопрос очень интересный.

И Ленин чуть ли не воспылал взором, предчувствуя целый водопад предстоящего красноречия.

Но хозяин, поднявшись, ушел.

Со вздохом, конечно.

Ленин, отринув это воспоминание, двинулся дальше.

Сегодня у него на берегу Женевского озера пусть не романтическое, но свидание.

А почему, собственно, не романтическое?

Ведь той, кого он ждет, едва тридцать.

И…

А вот и она.

Подошла стремительной, этакой гренадерской походкой.

Хотя и явно наигранной.

Подвел голос.

Он не дополнил вида.

– Здравствуйте, Владимир Ильич.

Хотя, по послужному списку, Мария Моисеевна Эссен той же Землячке даст ни одну фору вперед.

Эта приехала в роли представителя Петербургского комитета РСДРП.

– Они их что, ни отстреливают? – спросила Мария, кивнув в сторону озера.

– Кого? – не понял Ленин.

– Диких уток.

Ильич усмехнулся.

Ему бы ее заботы.

– Ну, как там? – спросил.

Она прислушалась, как гравий шепелявит под ее подошвами, потом сказала:

– Какая-то во всем недоучка.

Ильич глянул на нее с уважением.

Все прочие, кто к нему ехали с докладом или просто на беседы, расхваливали как свою работу, так и деятельность своих товарищей.

– Ну, в чем заключается эта самая недоучка?

Вопрос исполнен в требовательных тонах.

– Часто желаемое принимаем за действительное.

– В чем именно?

– В прирастании рядов.

И она – вдогон к этому дежурному понятию – добавила:

– На словах у них на прием отбоя нет.

А на деле…

– Но не будем гнаться за количеством… – начал Ленин.

– А как же о «критической массе», о которой вы говорили?

Разве всего упомнишь.

Столько уже сказано-пересказано.

– И еще, – продолжила Эссен, – нет решительных действий.

– Каких, например?

– Прилюдное изгнание тех из наших рядов, кто не оправдал надежд.

Кажется, он тоже к подобному призывал.

Или только думал об этом.

Но это сейчас не важно. Главное, что рядовые большевики это понимают и находятся, по всему видать, на том пути, который способен дать жизнь безвозвратному поступательному движению, имя которому революция.

Они пошли было обходить толпу любопытных, что окружили цыгана с медведем, как вдруг Мария, растолкав зевак, оказалась в самом центре.

И неожиданно – каким-то чужим голосом – обратилась к медведю:

– А ну покажь, как русская барыня утром с постели встает.

И, к удивлению Ленина, медведь сперва рухнул к ее ногам, потом стал зевать, пытаться закрыть глаза лапами, чтобы не мешал дневной свет. И, наконец подгребать себе под голову несуществующую подушку.

– А теперь покажи, – вновь обратилась она к медведю, – как барыня умывается.

И это исполнил Потап Потапыч.

– А теперь – как пляшет.

Публика была в восторге.

А цыган остолбенело стоял, ничего не понимая.

– У меня знакомая работает в цирке, – сказала Мария Ильичу, выйдя из круга. – И я ей иногда помогаю по части дрессуры.

– Но ведь незнакомый медведь! – воскликнул Ленин.

– Да скорее наоборот, – ответила она. – Этот цыган украл Потапа Потапыча из цирка.

– Так об этом надо заявить в полицию! – воскликнул Владимир Ильич.

– Чтобы себя засветить? – в свою очередь поинтересовалась Эссен.

– И это правда.

– Потому цыгану – цыганово, то есть, воровское. А мы возьмем свое по-другому.

– Как же?

– С бою!

13

Михаил никогда не думал, что эта работа его так увлечет.

Особенно после того спора, который он, как ему показалось, выдержал с честью.