Обрусители

- Нет, я потому больше, что уж скучно очень канитель-то эту слушать. Он, было, и мне так сначала: и гласностью, и жалобами, и репутацией пугал, a я ему: оставьте, говорю, Петр Иванович, меня все равно не сегодня - завтра выгонят; ведь седьмое место в три года - так уж я лучше на дорогу запасусь, a этому мужичью не все ли равно, кому платить? сегодня мне, завтра вам, a там кому-нибудь еще... С тех пор перестал - не трогает.

«Пани маршалкова» насилу дождалась выхода гостей.

- Я не понимаю, как ты позволяешь говорить Гвоздике такея вещи! - воскликнула она, сердито поправляя салфетку. И потом этот костюм - халат какой-то.

- Ты пойми, душенька, что он был немножко того, щелкнул себя Петр Иванович по галстуку, - и я не хотел поднимать истории при Шнабсе... Скоты! проговорил он сквозь зубы. И откуда все эти сведения, весь этот вздор! Особенно с этой проклятой клепкой: она у меня вот где, - показал он на затылок. - Намедни твой братец любезный подхватил какой-то нелепый слух в газетах. Ты ему напиши, что это все ерунда, - заметил он строго, - ерунда и ничего больше! - вскрикнул он, начиная горячиться.

- Конечно, конечно! поспешила сказать Мина Абрамовна, у которой мгновенно пропал весь гнев при виде страдания, выразившегося на лице мужа. He волнуйся, Pierre, тебе это вредно, - прибавила она с болезненной лаской в голосе. Но горевать было некогда, и «пани маршалкова» занялась предстоящими именинами.

VII.

Именины были торжеством, к которому готовились заблаговременно: из ближайшей волости, там где старшиной был старый приятель Петра Ивановича, обязаны были доставить к столу рябчиков, тетеревей, куропаток, a буде есть возможность, и дикую козу. В сумерки, накануне ярмарки, когда вся площадь уставилась возами с разной живностью, a евреи, подняв свои глянцевитые лапсердаки, шмыгали между рядами телег, хищно в них заглядывая, на двор к «пану маршалку» таинственно въехала нагруженная телега. Тотчас из кухни выскочил повар Михал, за ним, состоящий в должности мажордома, сторож опеки, Лука, и оба стали вытаскивать из телеги кульки, мешки, кадушки и кадочки, которые с необыкновенной ловкостью подхватывала судомойка Пелагея, исчезая с ними, как в разинутой пасти, в дверях темной и грязной кухни. Когда притащился последнюю кадочку с маслом - причем Михал, отведав кусочек, нашел его дюже солёным - в кухню вошла сама «пани маршалкова».

- Сколько дичи? - спросила она озабоченно, так как дичь должна была играть главную роль за именинным столом.

- Двадцать пар рябчиков и пятнадцать штук тетерек! - отвечал в нос повар Михал, вынимая птиц одну за другой и с любовью завзятого охотника, взвешивая их на руке. - Эк настреляли! - не утерпел он, чтобы не сказать, - должно быть, в казенном лесу...

- A тут что? - прервала его рассуждения «пани», показав куда-то пальцем.

- Тут крупа, мука, масло... - И он с трудом приподнял за край тяжелую кадушку. - Солено дюже: на слойку не так-то...

- Перемыть можно, - строго заметила «пани». Не покупать же, - прибавила она с неудовольствием на замечание о слойке и, нагнув лицо к самой кадушке с маслом, не только его понюхала, но, с любознательностью домовитой хозяйки, даже лизнула.

Пересмотрев всю провизию до соленых рыжиков включительно, она стала соображать, сколько чего выйдет завтра и, смекнув приблизительно сколько ужаснулась именинному расходу. Хотя все это было и накупленное, но, раз попав в руки, немедленно приобретало в глазах Лупинской определенную цену собственности.

Между тем, именины приближались и, наконец, наступили. К сожалению, первый блин был комом: распечатанная почта заключала в себе какое-то неприятное замечание по опеке.

Кинув бумагу под стол, Петр Иванович помянул лихом Шольца и посулил всяких бед прокурорскому надзору. В эту минуту скрипнула осторожно отворяемая дверь.

- Что нyжнo? - oбepнyлcя сердито «пан маршалок».

Старшина из Кругаловекой волости поздравить с днем ангела желает! - доложил радостно Михал.

- Позови сюда! - сказал Петр Иванович и встал, потягиваюсь.

Дверь медленно отворилась, огромная фигура старшины, с цепью на шее, пролезла в нее боком и остановилась у притолоки.

- Здорово, Михей Петров! - весело сказал Петр Иванович.

- Честь имею поздравить, ваше высокородие, - также весело отвечал Михей Петров, - желаю всякого благополучия супруги и деткам, много лет здравствовать, чего от Бога себе желаете! - говорил без всякого смысла старшина, сопровождая каждое слово поклоном.

- Спасибо, братец, спасибо! - остановил его спич Петр Иванович и знаком подозвал к себе.

Тою же боковой походкой, осторожно, будто шеи по столу, старшина приблизился к столу. Петр Иванович сел и откашлялся...

Выпроводив старшину, Петр Иванович долго шагал по комнате, произнося какие-то невнятные звуки, что-то в роде: «обчелся», или «две тысячи». И на его именинном лице сквозило великое неудовольствие. Он был так погружен в свои соображения, что даже не заметил, как вошла жена.