Обрыв

— Бабушка! — вдруг сказал Райский после долгого молчания, — прежде всего надо вам самим всё сказать Ивану Ивановичу. Как он примет эту сплетню: он ее герой — он и судья, как решит — так и поступите. А его суда не бойтесь. Я теперь знаю его — он решит правильно. Вере он зла не пожелает; он ее любит — я видел это, хотя мы о ней ни слова не сказали. Он мучается ее участью больше, нежели своей. В нем разыгрывается двойная трагедия. Он и сюда приехал со мной, потому что растревожился вашим письмом ко мне… конечно, за нее. А потом уж я побываю у Полины Карповны, а может быть, повидаюсь и с Тычковым…

— Я не хочу, чтоб ты виделся с Тычковым!

— Бабушка, нельзя оставить!..

— Я не хочу, Борис! — сказала она так решительно и строго, что он наклонил голову и не возразил более ни слова. — Ничего хорошего из этого не выйдет. Ты сейчас придумал, что нужно сделать: да, сказать прежде всего Ивану Ивановичу: а потом увидим, надо ли тебе идти к Крицкой, чтобы узнать от нее об этих слухах и дать им другой толк или… сказать правду! — прибавила она со вздохом. — Посмотрим, как примет это Иван Иванович. Попроси его ко мне, а Вере не говори ни слова. Она ничего не знает — и дай Бог, чтоб не узнала!

Райский ушел к Вере, а к Татьяне Марковне, на смену ему, явился Тушин.

XX

Татьяна Марковна внутренно смутилась, когда Тушин переступил порог ее комнаты. Он молча, с опущенными глазами, поздоровался с ней, тоже перемогая свою тревогу, — и оба в первую минуту не глядели друг на друга.

Им приходилось коснуться взаимной раны, о которой до сих пор не было намека между ними, хотя они взаимно обменивались знаменательными взглядами и понимали друг друга из грустного молчания. Теперь предстояло стать открыто лицом к лицу и говорить.

Оба молчали. Она пока украдкой взглядывала на него и замечала перемены, какие произошли в нем в эти две-три недели: как осанка у него стала не так горда и бодра, как тускло смотрит он в иные минуты, как стали медленны его движения. И похудел он, и побледнел.

— Вы от Веры теперь? — спросила она наконец. — Как вы нашли ее?

— Ничего… она, кажется, здорова… покойна…

Татьяна Марковна вздохнула.

— Какой покой! Ну пусть уж она: а вам сколько беспокойства, Иван Иванович! — тихо проговорила она, стараясь не глядеть на него.

— Что мои беспокойства! Надо успокоить Веру Васильевну.

— Бог не дает, не судьба! Только стала оправляться она, и я было отдохнула от домашнего горя, пока оно крылось за стенами, а теперь перешло и за стены…

Тушин вдруг навострил уши, как будто услышал выстрел.

— Иван Иванович, — решительно заговорила Татьяна Марковна, — по городу сплетня ходит. Мы с Борюшкой погорячились и сорвали маску с лицемера Тычкова: вы знаете. Мне бы и не под лета, да он уж очень зазнался. Терпенья не было! Теперь он срывает маску с нас…

— С вас? С кого — с вас?

— Обо мне он что-то молол — его и не слушали: я мертвая… а о Вере…

— О Вере Васильевне?

Тушин привстал.

— Садитесь, Иван Иваныч, — сказала Татьяна Марковна, — да, о ней. Может быть, так и надо… может быть, это — возмездие. Но тут припутали и вас…

— Меня: рядом с Верой Васильевной?

— Да, Иван Иванович, — и вот где истинное наказание!

— Позвольте же узнать, что говорят?

Татьяна Марковна передала ему слух.

— В городе заметили, что у меня в доме неладно: видели, что вы ходили с Верой в саду, уходили к обрыву, сидели там на скамье, горячо говорили и уехали, а мы с ней были больны, никого не принимали… вот откуда вышла сплетня!

Он молча слушал и хотел что-то сказать, она остановила его.

— Позвольте, Иван Иванович, кончить: это не всё. Борис Павлыч… вечером, накануне дня рождения Марфиньки… пошел искать Веру…

Она остановилась.

— Что же дальше? — спросил Тушин нетерпеливо.

— За ним потащилась Крицкая: она заметила, что Борюшка взволнован… У него вырвались какие-то слова о Верочке… Полина Карповна приняла их на свой счет. Ей, конечно, не поверили — знают ее — и теперь добираются правды, с кем была Вера, накануне рождения, в роще… Со дна этого проклятого обрыва поднялась туча и покрыла всех нас… и вас тоже.

— Что же про меня говорят?

— Что и в тот вечер, накануне, Вера была там, в роще, внизу, с кем-то… говорят — с вами.

Она замолчала.

— Что же вам угодно, чтоб я сделал? — спросил он покорно.

— Надо сказать, что было: правду. Вам теперь, — решительно заключила Татьяна Марковна, — надо прежде всего выгородить себя: вы были чисты всю жизнь, таким должны и остаться… А мы с Верой, после свадьбы Марфиньки, тотчас уедем в Новоселово, ко мне, навсегда… Спешите же к Тычкову и скажите, что вас не было в городе накануне, и, следовательно, вы и в обрыве быть не могли…

Она замолчала и грустно задумалась. Тушин, сидя, согнулся корпусом вперед и, наклонив голову, смотрел себе на ноги.

— А если б я не так сказал?.. — вдруг подняв голову, отозвался он.

— Как знаете, Иван Иванович, так и решайте. Что другое могли бы вы сказать?