Обрывок реки

– Покушался на вашу жизнь? Шантажировал? – спросил судья, надев пенсне.

– Да. Он меня шантажировал. Он угрожал мне, что превратится в озеро или в гору. Что ему очень хочется стать озером.

– И вы боялись этой угрозы? – спросил мировой судья с легким смехом, пожав плечами.

– Да. Я верила. Я верила. Он так не любил меня! Чтоб мне досадить, он мог сделать всё.

– Даже стать озером?

– Да. Он мне угрожал, что превратится в озеро. И однажды утром я подошла к его кровати, чтоб разбудить его. Но кровать была пуста. Я посмотрела в окно. У самого дома я увидела озеро. Я подумала, что он исполнил угрозу, что назло мне он стал озером. Я подбежала к озеру и стала ругаться: «Каракулов! – крикнула я. – Ах ты, дрянной мальчишка!» Я поверила, что он стал озером. Он был не такой, как все. И он так меня ненавидел! «Каракулов!» – крикнула я. И я услышала смех. Его смех. Он сидел верхом на ветке, свесив вымазанные грязью голые ноги, и смеялся. Честное слово! Его ноги были так облеплены грязью, словно были в сапогах. «Слезай, мерзавец!» – крикнула я ему. Но он не слез. «Мама, – сказал он мне, – смотри, какой ночью был большой дождь! У нас во дворе теперь свое озеро». Он был трудный ребенок. Он угрожал мне, что превратится в гору. И однажды я действительно увидела гору. Гора вдруг появилась возле наших окон. Я проснулась. Но я не верила, что гора мне снилась. Она была такая живая, шершавая, каменистая, крутая! И я заплакала в тот раз. Мне показалось, что гора задавит меня.

И мать заплакала. На ее рыбьих глазах появились слезы. И всем стало жалко ее.

И тогда встали девушки:

– Мы обманутые, – сказали они. – Всю жизнь мы ждали, чтоб в нас кто-нибудь влюбился. И вот в нас кто-то влюбился, какой-то неизвестный. Мы все получили по письму. Мы стали ждать и надеяться, что тот неизвестный, который писал нам, придет к нам, как в сказке, и попросит у нас руку, возьмет нас и увезет в неведомую страну. Но с тех пор как уволили Каракулова с почты, нам нет писем. И новый почтальон сказал нам, что он не намерен писать нам, что он не Каракулов, чтобы тратить на это время. И что если мы заплатим ему, то, может, он и напишет нам. Если мы, конечно, не поскупимся.

– Всё? – спросил судья.

– Мы хотим, чтоб в нас кто-нибудь влюбился. Мы требуем. Чем мы хуже других?

Но судья лишил их слова.

– Любви нет, – сказал он, – а есть взаимное уважение. Я уважаю жену, а она уважает меня. Любви требовать нельзя. А уважение надо заслужить.

Он предоставил слово для свидетельских показаний хозяину зверинца. Но тот не пожелал говорить. Все знали, что он был разорен: птицы жарких стран замерзли на зимних ветвях, а олень, медведь и косули убежали в тайгу; из всех зверей осталась одна мышь.

– А вы что, подсудимый, скажете в свое оправдание? – спросил мировой судья.

– Квас, – сказал Каракулов.

– Хотите, чтоб вам дали квасу?

– Нет.

– Продолжайте!

– Лампа.

– Сейчас светло. Нет необходимости в лампе. Прошу вас говорить по существу.

– Арбуз.

– Ишь, чего захотели!

– Ведро.

– Продолжайте!

– Штаны.

– Надеюсь, вы кончили? Довольно издеваться! Или, может быть, вы немножко того?

– Нет, я в своем уме.

– Что вы хотели сказать, назвав эти не имеющие отношения к делу предметы?

– Я хотел сказать, что от первого слова, которое я услышу от публики, будет зависеть моя участь. Мне не хочется стать ни арбузом, ни ведром, ни тем более штанами. Вы, все здесь сидящие, подумайте, прежде чем сказать первое слово. Это слово будет приговором мне.

Наступила тишина. И вдруг в зале, как эхо в лесу, как «ау!», послышался голос Марии:

– Каракулов!

Она позвала его. Она хотела, чтоб он остался тем, кем он был, – Каракуловым.

– Ветка моя! Зеленая моя!

Все оглянулись на нее. И когда они посмотрели на скамью, где сидел подсудимый, там уже никого не было.

Окно распахнулось, и весенняя ветвь, полная молодых листьев, просунулась как рука.

И никто не мог вспомнить, было ли дерево раньше под окном или оно выросло там в тот день.

1940

Стихи 1942–1944 гг

«Красная капля в снегу…»