Обще-житие (сборник)

Обещания тети Нюси слопать сладкого Осика убеждали Софку в реальности такого оборота дела. Да и сказки про Бабу Ягу тоже надежно подтверждали, что дети являются желанным продуктом питания… Софкина голова для предотвращения побега схватывалась тисками железных колен охотницы.

— Та пострывай чуток, доню, ластивка моя! Одну хвылиночку. Живэ, сказано ж було, у левади. Забыла? Та нэ вэртись ты, як вьюн! Може, повезэ, та спиймаю когось… Ну шо за дила! Даже гнидок нэма! Як що косы долги, то повынно буты. Зараз-зараз…

Холодный нож щекотно разделял волосы на пряди, голова из колен никак не выдергивалась, и противно пахло. Но иначе не узнать, ест все же леший детей или нет? У кого еще спросишь-то?

Охота обычно прерывалась растяпистой Софкиной мамой, у нее уж обязательно либо лук горел, либо молоко убегало, и она заполошно выскакивала на запах, громко выкрикивая причину своего экстренного появления: «Ой, батюшки, сгорело!» или «Ой-ой, убежало!»…

В то лето Лора, с фибровым чемоданом буйноцветных оборчатых крепдешиновых платьев и стопкой потрепанных школьных учебников, приехала в город к своей тете Марусе одна, впервые в жизни без Марьяны. Поступать. Лора была предназначена для почетной роли быть первой в семье обладательницей диплома о высшем образовании. Не сказать, чтобы в ее груди бушевала неутолимая жажда знаний, но по полтавским меркам она имела статус девушки из хорошей семьи. К тому же добавлялось Марьянино тщеславное желание доказать и показать беспутной Маруське. Институт выбирали недолго — нехай будет сельскохозяйственный, там хоть худому не научат. Да и само слово «хозяйственный» убеждало в солидности, надежности и пристойности, в отличие от подозрительно и непонятно звучащего «университет».

Головоломные физика и химия (какой вражина их придумал?!), грубый неродной русский язык, марьяжные притязания малолетнего Осика, городские чадные запахи, уличная толчея, строгие тетеньки в приемной комиссии (на них и глянуть-то боязно), какие-то анкеты (сроду их не видывала) напрочь лишили Лору сна. Ее нетренированная душа дымилась от перегрева, от сверхзвуковых перегрузок. Домой бы!

И тут Маруся сказала.

К вечеру Лора исчезла.

Маруся ввалилась в Розину комнату и, размазывая слезы с помадой по распаренным щекам, бухнулась на диван, причитая как-то уж совсем по-деревенски:

— Ой, да чего ж я, дурища старая, неумная натворила да понаделала! Типун на язык мой поганый! Лорочка, цветочек аленький, красота моя ненаглядная! Да за что ж ты меня казнишь эдак-то! Ой, матерь божья, вина моя непрощеная! Да вернись же ты, Лоронька, голубь белая, вернись, доченька родимая! Роза, где искать? Куда бежать-то, Роза?! Не молчи! Как грех-то замаливать? В милицию, что ли? Или куда?

Игнорируя поток риторических и прямых вопросов, Роза помчалась на угол в автомат звонить в милицию.

— Загуляла, гражданочка, ваша девушка, — весело утешил ее милицейский тенорок, — поищите-ка получше у кавалеров!

— Да что вы такое говорите! Какие кавалеры, господи! У нее и знакомых-то здесь никого нет!

— Кавалер — простое дело, всегда найдется, — обнадежили в трубке. — Вот тут недавно тоже одна дамочка…

— Вы искать должны, а не про кавалеров тут рассуждать! Это ваша, между прочим, работа! Зарплату за нее получаете!

— Хамить будете, гражданка — разговор с вами другой будет. Как ваше фамилие-имя-отчество?

Фамилию свою Роза Шнейдерман назвать разумно поостереглась и, сказав шепотом очень нехорошее слово, бросила трубку и помчалась прочесывать окрестности, приставая к прохожим, не видали ли девушку с косой, чем провоцировала на грубые простонародные шутки.

Лора нашлась быстро, фантазия у нее была провинциальная, небогатая, да и города не знала. Сидела вся зашмырганная в скверике на соседней улице, прикрывая лицо от жаждущего приятного знакомства солдатика засаленной физикой Перышкина. Приведенная Розой с уговорами и утешениями домой, Лора замолчала намертво. Молчала в позе сидящей раскрашенной египетской статуи сутки, те самые решающие, когда нужно было сдавать физику, первый вступительный экзамен. Несколько утешало то, что аппетит у девушки отнюдь не пропал, и она, так же молча, приготовила и с трагическим лицом сжевала два бутерброда с котлетами, ватрушку и малосольный огурец.

Маруся неустанно плакала и сморкалась на синем исповедальном диване у Розы. Влюбленный Осик в тщетных надеждах изнывал у закрытой двери Марусиной комнаты, горестно взывая: «Рола! Рола! Это я, Рола! Жених!»

Впавшую в вербальный ступор Лору отправили — а что тут еще прикажете делать? — на родную Полтавщину, откуда через неделю пришло от Марьяны письмо. Маруся разодрала его в мелкие клочья, потоптала ногами, обрывки бросила в печь и снова жестоко рыдала у Розы на диване. Софка размышляла о феномене неиссякаемого потока жидкости, исходящей из глаз Маруси. Найдя этому, как ей казалось, разумное физиологическое объяснение и желая получить подтверждение своей теории, поинтересовалась:

— Тетя Маруся, а ты вообще писаешь?