Обще-житие (сборник)

— Это дядя Юра, один знакомый. Летчик. Видишь, в сердечке написано «Привет из Ессентуков!». Город такой на юге. Хочешь потрогать рамочку? Ну потрогай, не урони только. А это…

— Тетя Маруся, а товарищ Сталин тоже твой знакомый?

— Скажешь тоже, Софка! Он вождь и никому не знакомый. Он тут просто так… для красоты стоит… Лучше посмотри, сколько медалей у дяди Сережи, — эх, и заводной был! Анекдотов знал целый мешок… Нет, это, пожалуй, Виктор. Память стала, как решето. Сергей-то ведь на этой — с другом одним… Возьми-ка пирожок. Ах, какой вкусный, с повидлом!

У нас в столовой зайчики поварятами работают, вот и испекли тебе пирожок. Сказали — специально для Софочки… Да… А на этой Гоги, грузин один, нация такая, — неторопливо вела экскурсию по портретной галерее тетя Маруся…

Гоги не импонировал Софе по двум причинам: носом и усами напоминал дядю Семена, который приходил играть в карты и орал на маму: «Ходи в масть, балда, ходи в масть!», хоть на взрослых, особенно на маму, кричать нельзя. А во-вторых, слова «такая нация» вызывали неприятные ассоциации, связанные с разговорами о нации вообще. Лучше бы никаких наций совсем на свете не было. Ни одной! Софа уже знала к какой нации она приписана, и удовольствия от этого было мало. Зато ей нравился портрет узколицего брюнета с печальными глазами — без погон, значит не военный. Однако не в пиджаке и без галстука. Вообще очень странно одет, как бы в халат, мужчины так не носят.

— А это кто, тетя Маруся?

— Это, Софа, наш боженька… Он давно уж помер, а потом воскрес.

— Вылечили, да?

— Не то чтобы… В общем, он сейчас на небе.

— На не-е-ебе! Он летает?.. А где сейчас дядя Юра-летчик из Ессентуков? Тоже на небе?

— Где-где… Любопытному на днях прищемили нос в дверях — слышала про это? Много будешь знать, скоро состаришься. Давай руки тебе вытру, измазалась вся в повидле, как чушка.

Миновавшая Марусина бурная молодость была прожита так, что по трезвом размышлении не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Незапланированное рождение Лоры, чему посильно содействовал веселый летчик дядя Юра, приславший прощальный привет из Ессентуков, повергло ее в шок. Мчащаяся вперед на всех парусах, отсвечивающая румяным глянцем молодая жизнь получила пробоину и опасно накренилась. Да и вообще — куда ее девать-то, орунью? И тут с Украины прикатила старшая сестра Марьяна. Сестры звались почти одинаково: Мария и Марьяна. Может быть, сопряжение имен и предопределило странный перехлест их ролей.

Марьяна забрала новорожденную. Жила она хорошо, с законным мужем Павлом Игнатьичем, не то что шалава Маруська туды-сюды поди сюды, сами понимаете, в своем кацапском городе. Богато жили: крепкая хата под Полтавой, садочек с вишнями, абрикосы каждый год ведрами. Огород. Курей десятка два с гаком, поросенок, корова Ночка — удойная, хоть залейся. Справное хозяйство, ничего не скажешь. Сам Павел Игнатьич у районного начальства шоферил. Денежная должность, почет к тому же. Непьющий — по праздникам двести грамм не в счет. Соседи завидовали. Была дивчиночка Наталочка, да схоронили в полтора годика. Фельдшер сказал, воспалилось чего-то внутри. Видать, сглазила бездетная Оксанка-разведенка, ее многие бабы опасались. Как-то даже в огород той заразе борова запустили, уж он там погулял, все как есть раскурочил, а ей хоть бы что, только зубы свои ведьминские скалит! Ну, воспаление, не воспаление, уж не вернешь. Погоревали, конечно, а другого родить не повезло: и к врачам в Киев ездила, и бабе Верке-травнице сколь добра переносила — все зря… Что за дом без дитя? Да и Павел Игнатьич к бухгалтерке зачастил. То накладные ему, то отчеты квартальные. Известно, их накладные-подкладные чем кончаются-то. Затосковал, видать, как бы, спаси бог, не запил!

Марьяна, как прознала, что Маруська в подоле принесла, зараз бросила хозяйство на соседку, увязала в корзину окорок копченый, сальце домашнее с чесноком, яиц полсотни и взяла билет. Даже и копейки не сомневалась.

— Отдай, Маруська, малую. Чого ты з нэю робыты будешь?

Маруся всегда удивлялась, как сестра, выросшая в селе под Рязанью, сразу после замужества заговорила на странном русско-украинском наречии. Однако поправлять опасалась, Марьяшкин характер знала.

— Да уж и не знаю, Марьяша. Вроде дочушка… Беленькая такая. Ресничками моргает. Что ей у тетки-то жить, когда родная мать имеется?

— Дывись, яка мамаша голозада! Голота ж несчастная! Дытына вырастет, спросит — гдэ батько? Шо скажешь? А мы с моим Павлом Игнатьичем ей як ридны будэмо. Хай растет у багатстви. Аккордеон купим. В жисть не здогадаеться, що нэ ридны. От так! А мы до тебэ гостюваты приедем, гостинцев привезем. Примэшь? А може знайдэться добра людына, життя наладыться, та другу дытыну народышь — ты ж вон яка здоровенна, аж стул гнэться.