Общество мертвых и исключительных

— И в-в-вот еще. — Бенни вскочил и, растолкав гостей, подбежал к полке. — С-с-сейчас, с-с-секунду. — Переворошив все, он так и не нашел, что искал, поэтому, вырвав лист из книги, написал что-то прямо на нем. — В-в-вот. Держи т-т-тоже.

Эбель увидела непонятный знак. Бенни, что, решил с ней поиграться?

— Это?.. — в этот раз Реджис успел разглядеть рисунок.

— У п-п-папы было т-т-тут, — Бенни обвел грудь, — все в к-к-крови.

Его глаза налились слезами, а нижняя губа затряслась. Эбель не хотела напоминать ему о случившемся и теперь сгорала от стыда, что вела себя как невоспитанная и бестактная дрянь.

— Ух-х-ходи, — обняв себя, сказал он.

— Бенни, я не хотела, прости, я…

— Он сказал тебе уйти, — огрызнулся Реджис, — проваливай, Барнс.

Эбель опешила от его грубости. Она замялась, не зная, как реагировать, но Реджис не дал ей шанса ответить и, взяв за рукав, потянул к двери.

— Ты спятил? — единственное, что пришло ей на ум.

— Больше не приходи сюда, — толкнул он ее на улицу, — И держись от меня подальше.

Сказав это, Реджис громко захлопнул перед ее носом дверь.

Вечер Эбель начался с кабинета шифрологии и ожидания опаздывающего Джосайи. Это были дополнительные занятия, но, кажется, не у нее, а у мисс Моретти, кофта которой лежала на столе мистера Кэруэла. От нее пахло шоколадом и лаком, которым преподавательница искусств покрывала новые картины. На ужине Ноа проболтался, что видел преподавателей вместе, но подробности, слава богу, решил утаить. Соль, конечно же, нафантазировала им долгую совместную жизнь, шикарную свадьбу и детей. Ноа радовался новой найденной слабости у Кэруэла. А Эбель… Эбель думала лишь о том, как это может ей помочь в расследовании.

Отодвинув стул, Эбель села за стол Джосайи. Отодвинув стопку старых книг, положила на нее Библию и облокотилась на бумаги, которые беспорядочно лежали тут наверняка уже несколько лет. Вытащив из кармана лист, она внимательно рассмотрела рисунок Бенни. Он все еще был странным и непонятным. А Эбель все еще не знала, что с ним делать. Тело задрожало, когда она представила этот символ, вырезанный на груди мистера Пирсона, и вновь покраснела от стыда, что расстроила Бенни.

Казалось бы, за столько лет, проведенных в храмах и психушках, Эбель должна была забыть про сочувствие к другим и начать, наконец, думать лишь о себе. Но выходило это с трудом, и как бы она ни пыталась сохранять каменное лицо, грубить в ответ и делать вид, что ей, вообще-то, плевать, внутри все равно вспыхивало сожаление о том, что ее очередную маску так никто и не сорвал.

Эбель положила голову на руки и уставилась на глупого мотылька, бьющегося о лампочку в настольном светильнике. Он врезался в нее головой, мохнатым телом, почти падал и вновь взлетал, зачем-то повторяя все по новой. В метре от него было широко открытое окно, но он не видел света луны и не чувствовал вечернего ветра. Он продолжал обжигаться о лампу, которая светила для него ярче солнца.

— Такой ты глупый, — разозлилась Эбель и, поймав мотылька в ладонь, швырнула его к окну. — Лети отсюда.

Она была таким же мотыльком. Одиноким и отчаявшимся. Возможно, ответы всегда были рядом, как это дурацкое открытое окно. И Эбель была слепа, не видя очевидного. А может, все было сложнее, чем она могла бы представить. И биться об обжигающее стекло ей нравилось больше, чем вылетать в темную неизвестность, где ее ждала опасность.

— О, ты уже тут? — в кабинет зашел Джосайя.

И, вытирая рукавом губы, начал приводить себя в порядок: оттянул задравшийся вязаный жакет и застегнул верхнюю пуговицу клетчатой рубашки.

— Опаздываете, мистер Кэруэл, — не упустила возможности съязвить Эбель.

— Это ты пришла слишком рано. — Он закрыл окно. — И вообще, уйди с моего места. Твое вон там, — он развернулся, указывая на столы, — за партой.

Эбель нехотя потянулась и медленно, назло профессору, села за пустой длинный стол.

— Как дела с древнегреческим? Небось, уже все тексты прочитала? — Джосайя уселся в свое мягкое, по сравнению с деревянными скамейками, кресло.

— Ну… — Эбель провела два вечера в библиотеке, но так ни черта в этом забытом языке и не поняла.

— Пытаешься вспомнить свой любимый текст? — улыбнулся Джосайя. — Мой вот «Защитительная речь по делу об убийстве Эратосфена» Лисия. Аж дух захватывало, пока читал.

— И у меня, да. — Эбель надеялась, что он продолжит рассказ вместо нее, и не ошиблась.

— Это же целая теория правдоподобия! Важнейший постулат судебного красноречия в Аттике! Оратор за неимением улик и достоверных свидетельств воспользовался особым типом аргументации. Лисий раскрыл логическую и психологическую зависимость между лицами происшествия и нашел схожесть события с часто происходящими случаями в жизни.

Эбель опять ни черта не понимала[17].

— А вообще, в речах Лисия можно подметить очевидные признаки школы софиста Тисия, у которого он учился в семидесятых годах до нашей эры в Италии.

Эбель поняла, что эту машину уже не остановить. Джосайя завелся и, громко пыхтя, ревел, показывая всей округе, что еще на что-то да годен. Мистер Кэруэл неутомимо пересказывал философские статьи.