Обсидиановый нож

Юнссон опустил руку, протянутую к секторам тяги. Конечно, он был не в себе, но цель-то у него была благая — выбраться из черноты и спасти корабль. Так рассчитывал Хайдаров, и не ошибся. Юнссон послушался. Беззвучно шевеля губами, он стал подключать скафандр к системе капсулы: приточный шланг, отводящий шланг, энергопитание, контрольный кабель. В надутом скафандре это сделать нелегко. Хайдаров терпеливо ждал. Готовился к сеансу, пустив мысли на самотек, и никак не удавалось сообразить — правильно ли он делает, принуждая Тиля к проверке. С проверкой или без нее придется давать Тилю серпанин. Адское снадобье. По сравнению с ним тригразин, инъецированный Уйму, — мятная конфетка… А ты не рассуждай, сказал он себе. Серпанин нельзя давать без предварительной проверки мозга — нельзя, и точка. И не рассуждай.

Юнссон подключил последний кабель. Стюард-автомат капсулы сейчас же наполнил ее воздухом — на экране было видно, что серебристый чехол скафандра сжался на Юнссоне, обтянул плечи. Тем временем рядом с первым монитором поместили второй, от Оккама, для кривых мозга, и на нем вспыхнула бессильная и бесшумная гроза сознания Тильберта Юнссона, подсознания и всего остального. Николай мужественно потянул монитор к себе — с чувством отчаяния. Четвертый сеанс за три часа. И после сеанса не будет времени отдохнуть, о великий космос…

…Отодвигая от себя монитор, он не рассчитал движения — плоская тяжелая коробка полетела в экраны, дернула кабель и рванулась обратно. Невесомость… Кто-то перехватил монитор. Кто-то — кажется, Сперантов — подсунул Хайдарову термос с горячим кофе. Николай заставил себя сделать три глотка. Его здорово трясло, не столько от усталости, сколько от сострадания. Бедняга Тиль. Тяжела расплата за тайную ненависть… Конечно, серпанин. Это — сейчас. Но как быть с тобою дальше? Да, надо же устроить консилиум с Жерменом…

Корабельный куратор сидел рядом. Он еще смотрел кривые. Многоцветное страдание Тиля металось на его мониторе, завораживало взгляд, укачивало, но Марсель наблюдал его равнодушно — поднимал глаза, посматривал то на командира, то на Хайдарова. И, перехватив этот встревоженный, но легкомысленный взгляд, Хайдаров пришел в ярость.

Марсель Жермен, вы предатель. Пусть я фанатик, но куратор не имеет права становиться куратором наполовину. Пусть я миллион раз пристрастен. Только добрые имеют право быть добрыми, но я не верю, что у вас не хватило доброты. Мужества, вот чего не хватило. Впрочем, это ваше дело.

…Он слышал голос командира: «Инженерный отсек, результаты?» И ответ Сперантова: «Не можем порадовать, командир. Все в статистических пределах фона. Какие-то ничтожные отклонения гравиметров… То же и с излучением… Скорее — интуитивно, нежели имманентно. М-да. Но я склонен согласиться с пилотом Юнссоном. Пожалуй, что-то есть».

«А, разговаривают, — подумал Хайдаров. — Я пока и отдохну…»

Он прикрыл глаза, вытянул ноги. Приступ ярости прошел так же внезапно, как начался. Извне доносился вежливый голос Сперантова: «Если мы попросим пилота отсоединить кабель, коммутирующий его с кораблем, и заземлить антенну ве-че? Возможно, получим связь… Собственно, это мысль коллеги Такэда…»

«Тиль, разрешаю, — отвечал Уйм. — Заземли ве-че антенну и сними разъем кабеля».

Затем — голос Юнссона: «Перемычки, перемычки-то где? Киоси, в каком ящике перемычки, клянусь брам-стеньгой? А, нашел… Ставлю под болт антенны, готово… Заземляю…»

Славно, что его заняли делом, подумал Хайдаров.

Наверху неистово затрещал динамик, что-то закричал Такэда, и треск перебрался в динамик штурманского отсека. Тихий голос Юнссона заговорил: «Корабль, не слышу вас, не слышу вас. Даю настройку: раз, два, три, четыре… Киоси, слышу тебя хорошо… Но с треском».

«Так, пора за работу», — Хайдаров открыл глаза.

Уйм сказал:

— Инженерный отсек, благодарю. Трос работает антенной, так?

— Трос вместе с корпусом «Мадагаскара», — отвечал Такэда.

— Понятно. Кураторы, ваше решение о Юнссоне?

— Сейчас будет, — сказал Жермен. Он повернул монитор к Хайдарову. — Видишь?

Грязноватый ноготь Жермена указывал на седьмую шкалу, синяя и голубая, пунктир-штрих-пунктир и так далее. Это все обозначало патологическое снижение инстинкта самосохранения, сверхсоциальность, взрыв самоотверженности, необходимость следовать стандартам поведения, и если стандарты требуют смерти, то умереть.

— Вижу, — сказал Хайдаров. — Твое мнение?

— Вернуть. Сейчас он может взорвать реактор, чтобы просигналить на Землю.

— Мое мнение, — сказал Хайдаров, — серпанин, ноль пять, перорально.

— Тогда он уснет. Или впадет в апатию, — угрюмо возразил Жермен.

Он стал угрюм от робости. Хайдаров подумал — знает кошка, чье мясо съела. И нажал:

— Пора бы знать, что психика — вроде пива. Ее разливают по кружкам вне бочки. Внутри-то перемешано…

Кажется, он побелел. Его трясло все сильнее, и Жермен испуганно махнул рукой:

— Э, делай как знаешь. Я умываю руки, — и покосился на хайдаровский значок. Ты, мол, профессор и член Совета — не я… Тем временем Сперантов с настырной вежливостью допрашивал Юнссона: