Обскура, или Записки блуждавшего во тьме

Наш мир, хоть и располагался выше остальных относительно пирамиды, соединялся с ней вполне материальным проходом, а не портальным. Судя по записям, если бы он располагался где-то в иерархии пирамиды, то шел бы чуть ниже третьего. Следовательно, он считался чуть удобней для проживания, чуть «благословенней» мира, портал в который располагался на третьем ярусе. Если уж идти — то хотя бы до четвертого. Тогда придет ощущение, что игра стоила свеч. Так я решил для себя еще тогда.

Ниже. И вот, начинается. Женский плач, абсолютно ничем не спровоцированный. Хотя как это, ничем? Пирамидой же. Кто-то подбадривает, кто-то кричит на женщину… Я иду дальше. Сколько привалов мы уже делали, больших и малых? Я сбился со счета. Сначала я считал время в сутках, но здесь времени не существовало.

Почти никто уже не переговаривается между собой. Те, кто были приятелями, отрешились друг от друга. Даже я перестал регулярно получать порцию негодования в свою сторону.

У кого-то кончился запас батареек для фонаря. Я предупреждал.

Становится прохладно, но теплой одежды никто не взял. Даже я, хоть и стыдно в этом признаться. Древние хранители ничего не писали о том, что будет холодно… Какой же я беззащитный без их записочек. Могу ли я что-то делать, не опираясь на них?

Я достал один из старых исследовательских дневников и порвал его. Рвал листья в мелкие клочки. Достал драгоценную спичку и потратил ее на то, чтобы сжечь обложку. Да они и до второго яруса не доходили, жалкие трусы! За столько лет! Вдруг я обнаружил, что кричу это вслух.

На меня смотрели с нескрываемым удивлением, и как только я встретил один из таких взглядов, сразу же взял себя в руки. Это были не мои эмоции, это были чувства, навязанные пирамидой. Странно, кто бы мог предположить, что я поддамся ее влиянию и сломаюсь вторым? Поздно корить себя. Подходим ко второму ярусу.

Еще один портал, еще одна стена, покрытая рябью. Я повторяю свою фразу. Кто не может — выходите через портал.

Опять вопль, мужской. Взрослый мужчина, срывающийся на плач, почти юношеским тонким голосом. И противно, и страшно. Стойте, это его фонарик погас недавно… Вот что значит прочувствовать тьму чуть ближе, чем остальные.

Он бросается в портал, но чьи-то руки хватают его почти у самой кромки между мирами. Мужик плачет, рвется к выходу. Он знает, что там что-то скверное, но, во всяком случае, там лучше, чем здесь. Наконец, его удается успокоить, и мы продолжаем путь. Странно, я был уверен, что ему дадут пройти в портал, хотя бы из любопытства. Видимо, пирамида стерла в этих людях все, кроме страха. А они знают — чтобы выжить, надо держаться вместе. Но, я не чувствовал к ним симпатии. Эти люди потеряли индивидуальность от страха. Страх чувствую и я… Но не чувствую общности с этими людьми. Почему? Потому, что они не принимали меня с должным уважением с самого начала? Потому, что я провел на первом ярусе пирамиды немалую часть своей жизни, и свыкся со здешними ощущениями? Или потому, что я всю жизнь был до невозможности индивидуалистичен и эгоистичен?

То и дело кто-то из них срывается на плач, утешаемый остальными. На истеричные крики. Я же, потеряв самоконтроль, испытал только ярость. Самый слабый из них.

— У меня кончилась еда, — говорит кто-то.

— У меня тоже, давно, — признается другой.

— На привале поделюсь, у меня много… — отвечает третий.

Они действительно начинают сплачиваться. Но не по доброте душевной. Все слова звучат как-то вяло, безжизненно. Как у безнадежно больных, даже умирающих. Слушаю их до смехотворного бедную речь…

У меня еды было еще много. На привале я достал хлебцы, подошел к тем, кто остался без запасов. Но что-то заставило меня развернуться и убрать хлебцы в рюкзак. Никто даже не взглянул на меня. Я схватил себя за волосы. Неужто я настолько жаден, что не могу отдать ближнему кусок хлеба? Еще один приступ злости заставил меня отвесить себе пощечину. Этот жест уже ни у кого не вызывает удивления, к этому моменту каждый из них, хотя бы раз, чувствовал себя на грани безумия.

В прежде ровном, идеально высеченном полу стали появляться широкие разломы. Один человек сорвался случайно… Второй, не выдержав шока и давления пирамиды, прыгнул следом.

— Почему ты не уследил? — услышал я рев прямо над своим ухом. Меня хотели покарать здесь и сейчас, и этой каре суждено было бы сбыться, если бы кто-то из людей не заметил, что от меня тут мало что зависело.

— Он — проводник! Он отвечает за каждого из нас! Но даже не ободрит словом! — послышались возражения. Я забился в угол коридора, обняв рюкзак. Члены моей паствы ругались, отрицая или же защищая меня, обвиняя меня в некомпетентности или наоборот, обеляя… Им просто нужна была тема для скандала, чтобы вновь чувствовать себя людьми, а не бредущими по черным коридорам куклами с поломанным нутром.

Я не вмешивался, пусть выговорятся. Слушал их болтовню краем уха, а сам грыз черствый хлебец. Кто-то из моих ненавистников подскочил ко мне, вырвал хлеб из рук и закричал, что я утаиваю еду. О, они все уже истратили запасы, а я и не заметил.