Обсуждаем "Секс в большом городе"

Женщинам можно сколько угодно внушать, что фантазировать о принце «неправильно», однако сказка о том, как женщину покоряет мужчина, все еще прочно укоренена в нашей культуре, причем благодаря женщинам. Не зря же Кэрри задается вопросом. правда ли, что «внутри каждой уверенной одинокой женщины спрятана хрупкая нежная принцесса, которая ждет, чтобы ее спасли» («Нет дыма без огня», З.1.).

С 70-х годов теоретики феминизма проповедовали высвобождение из заколдованного лабиринта патриархальных фантазий, однако женщины продолжают крепко держаться за эти истории и, более того, их увековечивать (начиная от популярных дамских романов и заканчивая «Дневником Бриджит Джонс»), Феминистки, пытавшиеся разгадать эту головоломку, опирались в значительной степени на постструктуралистскую мысль о том, что субъективность формируется посредством языка. Этот спор коренится в логике Альтюссера: он настаивает на том, что идеология заставляет нас принять социальные и гендерные роли как нечто непреложное. Его поддерживает и Жак Лакан, считающий, что само подсознательное подталкивает женщин держаться за патриархальный фольклор, хотя им говорят, что в их же собственных интересах создавать новые истории, которые бы не порабощали их.

Нигде эта дилемма не проявляется столь явно, как в разговорах героинь о сексе. Как утверждает Мишель Фуко, разговоры о сексе тесно связаны с властью и знанием. Говорить о сексуальных практиках и телесных наслаждениях значит отказаться от того, что говорится контролирующими властями в целях социального регулирования и управления сексуальностью. Суть его радикального заявления состоит в том, что о сексе невозможно говорить вне пределов культурной системы координат. По его мнению, секс далек от естественности, он — регуляторный конструкт, созданный режимами власти. Феминистки использовали его идеи в качестве комментария к различным дискурсам субординации в разговоре о женском теле, а также для объяснения сложностей, связанных с отношением женщин к дискурсу секса.

В «Истории сексуальности» Фуко обращает особое внимание на то, как в девятнадцатом веке научное знание связывало женское тело с процессом «истеризации». Медицинские и психологические инстанции «анализировали» женское тело, описывая его как «насыщенное сексуальностью» и наследственно патологическое, Обнародование подобных знаний и санкционировало внешнее регулирование телесных наслаждений и общественно-сексуальных отношений, которые, безусловно, призваны регулировать функции женщины как роженицы и воспитательницы детей. Идею Фуко о заключении женской сексуальности в медицинский дискурс продолжает Люси Бланд. По ее мнению, женское тело было подвергнуто «гигиенизации». Этот процесс подразумевал под собой разделение непорочности и удовольствия: женское наслаждение воспринималось как извращение, а женщины, не испытывающие сексуального желания, считались благодетельными (эта же модель коренится в многовековом аскетизме христианства с его идеей женской девственности и тотального самоотречения). Дамские романы издательства «Арлекин» определенно следуют этой же традиции: их сексуально наивные героини должны ничего не подозревать о своей способности вызывать сексуальное влечение у мужчин. «Героиня не должна осознавать сексуальное желание, потому что осознание равно вине», — пишет Модлески. Молчание, отрицание и непорочность — вот добродетели женского тела, а метафоры «порока» удерживают его от извращенных желаний.