Обвиняется в измене

Стоять бы так и стоять, ощущая на губах пресную влагу туч, вобравшую в себя запахи леса, травы, родного подмосковного неба, угасающего серого дня, полного забот и тревог, но все равно неповторимого, как каждый день твоей жизни. Так и чудится в каплях мед одуванчиков, будущее цветение липы и духмяный запах свежескошенного, сметанного в рыхлые копенки сена, вкус земляники и первых грибков. Ах, весна, дурманящая голову, молодая и прекрасная, зовущая куда-то в неведомые дали, манящая несбыточным и обещающая дать его тебе, — только послушайся, пойди за ней, и вот оно, счастье, ждущее за поворотом дороги, ну, если не за этим, то за следующим обязательно.

Зачем он, немолодой уже человек, поддался чувствам, вышел из автобуса пеленгатора и, держа в руке фуражку, встал под кленом, подняв к темному небу лицо? Какое колдовство природы заставило его забыть о возрасте и с замиранием сердца вслушиваться в мягкий шорох дождя?

Разве может сравниться с ним рокот прибоя теплых морей или ненатуральная яркость черноморской растительности с раскинувшими пальцы-листья пальмами я застывшими, как свечи, кипарисами? Нет в них ласки, нет, загадки, милой русскому сердцу, нет сладко щемящей боли, заставляющей сочиться из души светлые слезы умиления. Не сравнятся с родным дождичком ни могучие и мрачные горы, ни безмолвие вечных снегов, ни тревожные запахи степей с играющими под ветром волнами ковыля. Словно омывают редкие капли наросшую на душе за годы войны коросту, делая человека светлее и чище, проясняя мысли и вливая новые силы в усталое тело.

Николай Демьянович провел ладонью по лицу, стирая катившиеся по нему капли, и надел фуражку — как ни жаль расставаться с неуловимо быстро пролетевшими минутами отдыха, а надо.

Сунув руку в карман галифе, он хотел достать; папиросы, но потом раздумал — зачем портить возникшее в душе чувство и разбавлять ароматы леса табачным дымом? Сейчас опять возвращаться в прокуренный салон автобуса, видеть мигание сигнальных лампочек на панелях приборов, бледные лица радистов из службы радиоперехвата, напряженно прижимающих к ушам черные раковины наушников и вращающих торопливыми пальцами верньеры настройки, чтобы безошибочно поймать в эфире ускользающий с волны стук чужой морзянки.

Немецкая агентурная рация молчала долго, подозрительно долго, и уже высказывались предположения, что их спугнули и заставили перебраться в другое место или перейти на иные способы связи. Но Козлов был упорен, и пеленгаторы раз за разом встречали и провожали поезда на Урал. Однако рация столь же упорно не выходила в эфир.

Кривошеин работал с пришедшим в сознание раненым связником, уже почти вплотную подобравшись к затаившимся в городе немецким агентам, и готовился взять их, а здесь нашла коса на камень — связник знал человека с железной дороги только в лицо, а может быть, темнил, на что-то надеясь или страшась выдать своего убийцу. Ему показывали фотографии, называли имена, а он, отворачивая в сторону потную от слабости голову, только тихо отвечал: «Нет, не знаю, не знаком, не встречались…»

Продолжала дежурства служба пеленгации, продолжали работать сотрудники, продолжала молчать рация — ничего не дали проведенные под благовидными предлогами осмотры составов. Проверяли внезапно, без предупреждения, но…

Дождь неожиданно припустил сильнее, и Козлов, неуклюже перепрыгивая через начавшие вздуваться пузырями лужи, в которых отражалась тонкая полоска света, падающая из неплотно прикрытой двери фургона пеленгатора, заторопился к автобусу. Обдирая об ступеньки подножки налипшую на сапоги грязь, подумал, что весной голодно в деревне, особенно на оккупированной территории, и партизаны тоже наверняка голодают. А с ними семья, дети, табор беженцев, которых нельзя нигде оставить, поскольку не успеешь их пристроить в какой-нибудь деревушке, как тут же объявятся каратели.

Не бросишь же людей? Партизанская зона в районе Немежа мала, она словно пульсирует на карте, то сжимаясь, то расширяясь, когда немцы немного отступают, собираясь с силами для новых ударов по партизанам. Как там Волков и Семенов? Пришла шифротелеграмма, подтверждающая их благополучное прибытие в бригаду Чернова-Колесова, во это только начало их нелегкого пути во вражеском тылу, начало сложного дела, на которое отпущены считанные сутки.

В СД работают отнюдь не дураки — много умеют не хуже нас, многому обучены, многое знают. Старательно собирают даже одежду и чемоданы с вещами отправляемых в рейх, чтобы потом снабдить ими забрасываемых в наш тыл своих агентов или направляемых в партизанские отряды провокаторов. Успели за неполных два года войны обжиться на захваченной территории, где Советская власть была очень недолго в восемнадцатом году и в тридцать девятом, обросли осведомителями, затерроризировали население, установив драконовские порядки, создали разветвленную сеть спецслужб. Ох, и тяжко же придется ребятам.