Обвиняется в измене

— Иди сюда! — Незнакомец вскинул карабин. — Да швыдче, суслик, костыли передвигай. Лапы подыми. Оглох?

Березовский догадался, кто перед ним. Он слышал: на оккупированной территории гитлеровцы из уголовников и недовольных Советской властью создали полицию. Но рядом предателя увидел впервые. Не верилось, что этот человек, вроде бы ничем не отличающийся от других наших горожан и сельчан, — заклятый враг. Поначалу стало не по себе, потом страх сменился злостью. Григорий вышел на гальку, бросил угрюмо:

— Чего разорался?

Рябое, круглое лицо мужчины скривилось. Глаза превратились в щелки, картофелина носа сморщилась, словно полицай собрался чихнуть.

— В гестапе, — просипел он, — по-иному запоешь. Там те кишки-то на уши накрутят. Рыжики-то повыколупают.

Березовский понял, тип заметил в его рту золотые зубы.

От мысли, что их вырвут, сделалось пакостно. Почему-то пришла на память шутка боцмана: «Гриш? Улыбнись». — «Зачем?». — «Да в гальюн темно идти». — «Доулыбался, — подумал он, — пристрелят и зубы вышибут». Тут же словно ощутил хруст в челюсти, отдавшийся болью.

— Давай, давай! — полицай двинул его стволом.

Григорий опустил голову и побрел по петлявшей меж бурых, ноздреватых скал тропинке. Не утерпел и процедил:

— Морда кулацкая, лизоблюд.

— Топай, топай, падла, — мужик ткнул прикладом в спину.

«Сейчас свернем, брошусь на него, вырву винтовку, а там была не была, — подумал Гриша, глянул вперед и обомлел. У опутанных повиликой обломков ракушечника на небольшой площадке показались два фрица. Очевидно, патруль полевых жандармов.

— Во! — осклабился конвоир. — Эсэсовцы. Худо-бедно, а пузырь шнапсу отвалят.

Гитлеровцы, казалось, совершенно не интересовались пленным и его сопровождающим. Стояли и пристально смотрели туда, где недавно разыгралась трагедия, будто что-то пытались разглядеть на поверхности моря.

Когда поравнялись с немцами, полицай угодливо заулыбался, ощерив прокуренные зубы.

— Битте, господа. Это я поймал москаля. С советского катера он. Его ваши самолеты…

Договорить он не успел. Стоявший рядом с ним человек коротким взмахом висевшего на груди шмайсера сбил его с ног. Второй молниеносно, лишь сверкнула сталь, ударил кинжалом в бок. Полицай, не охнув, завалился кулем, винтовка звякнула о камень.

Березовский испуганно дернулся, вскинул голову и от удивления вытаращил глаза — узнал младшего лейтенанта Одинцова. Радостно вскрикнул, кинулся к нему, но споткнулся и шлепнулся на землю.

Тело предателя упрятали в заросли.

— Давай с нами, — сказал Одинцов. — Одного могут снова схватить.

— Спасибо, — сдерживая вдруг охватившую его дрожь, ответил Гриша. — Выручили меня.

— Твое счастье — далеко уйти не успели. Услышали самолеты и спрятались, — пояснил напарник Одинцова.

— Видели мы, как на вас стервятники выскочили. — Командир приостановился — Почему замешкались-то?

— На баржу напоролись… Винт сломали. — После короткого раздумья добавил — Значит, теперь за вами не придут? В базе-то не знают, что катер погиб после высадки, подумают, не добрались.

— Дела-а, — младший лейтенант потер пальцами подбородок. — Впрочем, до возвращения еще дожить надо. Пойдемте.

Они свернули с тропинки, проползли под кроной каких-то пахучих, с мохнатыми листьями кустов. Перебрались через щебеночный завал. Миновали обмелевший ручей и очутились перед стеной зарослей. Казалось, дороги дальше нет, но Одинцов приподнял плети ползучих растений и раздвинул ветки — открылась уходящая вглубь яма.

— Полезайте, — указал рукой.

Спустились в отдающую землей и прохладой не то пещеру, не то штольню. Вскоре выбрались на каменную лестницу со стертыми ступенями. Рядом было темно, лишь внизу проглядывало тусклое пятно света. По лестнице вышли в небольшой круглый зал. За проломом в глиняном дувале Григорий увидел остальных. Они сидели и грызли яблоки.

— Пополнение прибыло, — командир кивнул на Березовского. — Нежданное-негаданное. Как звать-то вас?

— Гриша, — ответил боцманенок и поспешно добавил — Григорий Иванович.

Разведчики заулыбались, а тот, что был с командиром, вообще схватился за живот. И было от чего.

Выглядел Григорий Иванович весьма комично: куртка висела мешком, штаны подвернуты до колен. Сам босиком, а в руке сапоги полицая. Фуражка набекрень, из-под нее топорщатся мокрые вихры. К щеке прилип зеленый листок, на губах паутина.

Напарник Одинцова наконец умолк. Только теперь Гриша разглядел его. Лицо у него оказалось смуглым, глаза синие, с большими голубоватыми белками. Губы красные, словно подкрашенные.

Глянув снова на мальчишку, он представился:

— Старшина второй статьи Карлов. — Затем повернулся к сидевшему на мешках рыжеватому плотному мужчине небольшого росточка — Подвинься, Шкут, дай присесть Григорию Ивановичу, не держат его ноженьки от переживаний.

— Не Шкут, а Шкута. Сколь раз повторять? — Насупился крепыш, но потеснился, уступая место рядом.

— Шкута фамилия женского рода, а ты, как мне кажется, мужского, следовательно, Шкут.