Обвиняется в измене

…И вот она, знакомая родная слободка. Со склона ее закрывала миндалевая роща, на ветру постукивали друг о дружку озябшие ветки. Долетали сюда и плеск волн о гальку, и шипение отходящей воды. Где-то тут была жасминовая аллея? Ага, вон она — торчат щетиной длинные прутья. Сбежал вприпрыжку вниз. Деревья расступились, глянул и защемило сердце. Вид куда печальнее, чем тогда, когда они, неся на руках тяжело заболевшую беспомощную Виорику, наведались с Одинцовым четыре года назад. Кругом все серое, неприветливое, заброшенное.

Березовский побрел к хибарке деда Афанасия. Домишко такой же скособоченный, в дождевых потеках. Из трубы на замшелой крыше вился тоненькой струйкой, загибаясь в спирали, сизый дымок. Лейтенант прибавил шагу, побежал, стебли высохшего курая захлестали по полам шинели. Перепрыгнул заполненную зеленой водой канавку и, очутившись у входа, отворил дверь, ступил через порог.

— Здравствуйте, — Березовский зашаркал подошвами по половичку.

— Здравствуйте, — отозвалась нараспев фигурка. По голосу он узнал бабушку Марью. Она оторвалась от печки, мелкими шажками засеменила к офицеру. Остановилась, вглядываясь в его лицо.

— Кажись…

Была она такая же сухонькая, непоседливая, опрятненькая. Склонила птичью головку набок, заглянула снизу:

— Кажись…

— Да я это, бабушка Марья. Я.

Она поглядела пристальней.

— Кажись, — начала неуверенно. — …Нет, родимец, не признаю. Чей будешь-то?

— Березовский я, Ивана-рыбака сын.

— Господи, — всплеснула руками, чуть не выронив сковородку. — Сослепу-то не вижу. Ан и есть, Ван Ваныча сынок.

Направилась было к печке, да, видно, вспомнила что-то важное, повернулась к Березовскому:

— Да вы же у нас были… В войну-то? С Олегушкой Одинцовым.

— Был, бабушка. Больную Виорику у вас оставили. Где она-то?

Личико старушки еще больше сморщилось, казалось, она вот-вот пустит слезу.

— Нету ее, Вирки-то, нету-у.

— Умерла! — неожиданно для себя вскрикнул Григорий Иванович.

— Господь с тобой, — отчаянно замахала руками старушка. — Уе-е-хала, рази так можно, — умерла? Ох напугал, родимец.

— Куда уехала-то?

— А как Олегушка-то Одинцов заскочил за ей, так и совместно укатили. — Она приблизила лицо к Гришке и почему-то произнесла шепотом — В Москву. Она, Вирка-то, ему, оказывается, жена-а. Адресок отписала нам.

— А где адрес-то?

— Счас, родимец, счас. — Она полезла за печь, зашелестела снизками лука.

— Кажись, вот. Глянь-ка, родимец, — протянула бумажку.

…В Москве долго плутал, прежде чем отыскал в переулке на Арбате солидный шестиэтажный дом. Пешком поднялся на третий этаж и замер у двери, обитой черной клеенкой. Наконец нажал на кнопку звонка, беспокоясь, дома или нет. Дверь распахнулась, на пороге стояла Виорика в полосатом коротеньком халатике с пояском. Она стала еще красивее, ярче. На смуглых щеках играл румянец, волосы распущены. Лицо ее отобразило на мгновение растерянность, но тут же она, прижав к губам кончики пальцев, попятилась и крикнула срывающимся голосом:

— Олег!

А сама бросилась к Березовскому, обняла его, уткнулась в плечо и снова позвала:

— Олежка!

— Кто тут? — В прихожую вбежал Одинцов с полотенцем в руках. Признав сразу гостя, завопил радостно. — Гриша!.. Григорий Иванович!

Обнял обоих — и офицера, и повисшую на нем свою жену. Захлебываясь от радости, зачастил!

— Вот здорово! Вот молодец! Значит, жив? Не верю, дай еще взглянуть. Живо-о-й, живой, бродяга.

Виорика оторвалась от Григория, закрыла ладонями лицо, прижалась к стене. Плечики вздрагивали, сквозь слезы донеслось:

— Нам же сообщили, что ты погиб… Боже мой… Счастье то какое…

— Как погиб? — удивился Гришка.

— Так и сообщили — погиб. — Одинцов начал расстегивать на нем шинель.

Спустя день Одинцов вернулся из академии сияющим. Выяснил почти все, главное куда и как обращаться. Кстати, кое-что удалось узнать об Эрином отце. Оказывается, Кригер Карл Францевич — известный антифашист, коммунист. Воевал в Испании в батальоне имени Тельмана. В сорок третьем пропал без вести.

— Вот это да-а, — Григорий удивленно открыл рот. — Чего же она-то, дурочка, не сказала о нем, когда разбиралось дело? Все могло по-другому обернуться.

Одинцов пожал плечами. Вмешалась Виорика.

— Я ее помню, — произнесла она задумчиво. — Высокая, беленькая. Раза два видела. Чудо, как хороша, прелесть, даже мне, женщине, нравилась. Мне кажется, не упомянула она об отце, да, думаю, и о тебе, Гришенька, потому что не хотела трепать дорогие имена. Своей вины не чувствовала и надеялась справиться без протекции.

Все оказалось не столь просто, как предполагал Одинцов. Лишь на третьи сутки удалось ему узнать адрес Эры. В село, где она жила, Григорий приехал на довоенной, в конец расхристанной пятитонке. Когда вылез, в белом небе шариком сияло маленькое солнце. В безветрии звенел прозрачный воздух, слепяще искрился снег. Над избами тянулись ленточки дымков.