Обвиняется в измене

Чернов — секретарь подпольного райкома, это пограничник энал. Он не отправит работать в подполье, да еще среди немцев, неизвестного человека, а посему нельзя не доверять Дмитрию Степановичу, как бы страшен и горек не был его рассказ. Но что же делать? Что?!

— Не выйдет отсюда никто, а помирать мне теперь еще страшнее, — снова повернувшись на бок и оказавшись лицом к лицу с переводчиком, сказал Семен. — Теперь и я буду мучиться, что не могу сам передать нужным людям вашу страшную весть.

— Передашь другому, — веско сказал в ответ Сушков, — кому веришь. Кто-то же выйдет отсюда когда-нибудь? Не навечно же здесь немцы! А может, выпустят кого или сунут в нашу камеру по ошибке…

— Какая ошибка?! — чуть не заорал Слобода, и Дмитрий Степанович вновь был вынужден призвать его к тишине.

Успокоившись, пограничник шепнул:

— У них в этом отношении ошибок не бывает. Если и сунут кого зря, то так же и кончат, как нас, чтобы ничего не вынес отсюда в другие камеры или на волю. Тут даже перестукиваться не с кем! Кругом тебя пустота, рядом только немцы! А мы уже покойники, хотя и рассуждаем, как живые!

— Неужели я ошибся в тебе? — грустно сказал Сушков.

Слобода отвернулся и засопел, глядя на лохмы давно не стриженных волос Ефима. Он был недоволен собой, состоявшимся разговором и Сушковым. Впрочем, и тот, скорее всего, недоволен. Поговорили, называется, поделились…

Предъявив часовому пропуск, Клюге начал спускаться по щербатым ступеням, ведущим в подвальное помещение тюрьмы. Внизу, у поворота коридора, еще один вооруженный эсэсовец вновь проверил у него пропуск и молча посторонился, пропуская шар-фюрера. Вот и дверь. Нажав кнопку звонка, Клюге подождал, пока откроют, и вошел.

Около стены стоял длинный стол с аппаратурой, вертелись катушки, перематывая магнитную ленту. Дежурный оператор прижал плотнее наушники ладонями, прослушивая запись. Сбоку сидел Эрнест Канихен. Увидев вошедшего коллегу, он приветственно помахал рукой, сложив большой и указательный палец в кольцо.

— Все? — снимая фуражку, полуутвердительно спросил Клюге.

— Болтают, — равнодушно отозвался Канихен.

Подвинув свободный стул, Клюге присел рядом с оператором, взяв свободную пару наушников.

…— не выйдет отсюда никто, а помирать мне теперь еще страшнее будет, — донесся до него тихий голос. — Теперь и я стану мучиться, что не могу передать…

— Это молодой? — откладывая наушники, спросил Клюге у оператора. Тот кивнул. Все так же крутились большие бобины с пленкой, шелестел на записи голос узников камеры смертников.

— Чертовски плохо слышно, — приминая в пепельнице окурок, доверительно пожаловался Канихен. — Шепчутся, подлецы, ползают, как вши, из угла в угол нар, не сидится им на одном месте.

Клюге задумчиво побарабанил пальцами по крышке стола, наблюдая за оператором, менявшим кассеты на аппарате, — техника еще несовершенна, но она во многом помогает в работе, однако как и прежде приходится больше полагаться на людей. Люди, люди, с той и с этой стороны, со своими заботами и судьбами, планами и мечтами, всем им чего-то надо, куда-то они стремятся, чего-то хотят, и столько приходится тратить сил, пока загонишь их в заранее предназначенную западню. Утомляет! Но уж коль загнали, то не вырвутся!

— Ничего, — он потер лицо ладонями, — технику страхуют… Устал я, Эрнест, плохо сплю, да еще стоит дурацкая погода: слишком рано начинается весна, слякоть, ветер, сырость… Как ты тут выдерживаешь, в этом подвале? Не схватил ревматизм?

— Я выхожу подышать, — ухмыльнулся Канихен, — да и потом, скоро конец.

— Э-э, — отмахнулся Клюге, — когда кончится одно, обязательно начнется что-нибудь другое. Я сейчас поднимусь в кабинет начальника тюрьмы и прикажу привести туда Барсука. Если выяснится, что дело действительно идет к концу, то распорядись освободить второй коридор.

— Да, я позвоню, — кивнул на внутренний телефон Эрнест. — Хорошо бы закончить с этим поскорее. Надоело. Как только ребята здесь сидят месяцами?

Он небрежно похлопал по плечу оператора, ответившего ему бледной улыбкой, — поглощенный прослушиванием и записью, не снимавший наушников, он не слышал, о чем говорят.

— Там чисто? — показал пальцем на потолок Клюге.

— Проверено, — заверил Канихен. — Батареи парового отопления давно срезаны, печи в камере разобрали еще поляки, а парашу просто выставляют за дверь. Противно, но ребятам каждый раз приходится ее всю проверять, чтобы не спрятали записок. Вот уж у кого дерьмовая работа!

— Итак, кругом дерьмо, — скривил губы Клюге. — Хорошо, по трубам они не могут перестукиваться, а стены?

— Стены, — фыркнул Эрнест. — Наверху крыша, под ними следственный кабинет. С одной стороны камеры лестничный марш, а с другой — склад тюремного имущества. Кроме того, из их отсека вывели всех заключенных и за каждым, отправляемым на допрос из камеры, внимательно следят, чтобы не попытался что-либо сказать, крикнуть или бросить записку. Можешь не волноваться, я уже подробно докладывал обо всем обер-фюреру.