Обыкновенная любовь

Ну где ж ты, ангел мой? где ты есть?!

Довольно со мной возни.

Вот видишь – улица, дом, подъезд,

Возьми отсюда, возьми…

Ответное слово – камень – праща —

Не больно – удар во тьму…

«Ещё не всё. Научись прощать.

Пока не простишь – не возьму».

Мальчишеский голос уныл и чист,

Плывёт в белёсом дыму.

Мне плохо, постой, не могу…

– Учись.

Пока не простишь, не возьму.

– Друзей-завистников, гневных чад,

Пригретых в моём дому?!

Послушай… а стоит их прощать?!

– Пока не простишь, не возьму.

Простить – вот этих, забывших стыд,

Продавшихся по уму?!

Давай, их кто-то другой простит!

– Прости. А то не возьму.

Хулителей… песни, стишка, стежка

Судьбы моей – почему?!

Подругу, что била исподтишка…

– Прости. А то не возьму.

А как ты хотела-то? Смерть – не щит,

Накрыла – и быть по сему?

Но саночки в гору тебе тащить!

Прости. А то не возьму.

– А тот, далёкий… дальше светил,

А крест мой, ноша из нош,

Ты знаешь…

– Да. Он давно простил.

И ждёт, пока ты уснёшь,

И стол накрыт, и свечи горят,

Как в раннюю ту весну.

Прости напоследок: он будет рад…

Прости. А то не возьму.

– О да, я иду – скольжу под откос,

И ветер – холодный щуп…

Беспамятство. Тени. Беда. Наркоз.

Возьми! А то не прощу…

Елена Яворская

Монолог королевы

По галереям чувств, по лестницам сомнений,

по будуарам тайн, по закоулкам лжи

иду себе, бреду, считаю этажи.

Мой государь! Вокруг – паяцы и пажи.

Ах, если бы мне стать чуть-чуть посовременней,

шута короновать, сказать ему – верши!

Ах, если сосчитать прибытки и потери,

корону променять на латаный колпак…

Я – в мерзком колпаке.

Я – прошлое.

Я – прах.

Глумливый старый шут – на троне и в постели.

Поди-ка разбери, кто умный, кто дурак.

Мой государь, мой друг! Того ли мы хотели?!

Не возвести дворец моленьем и хотеньем,

Лишившись головы, корону не сберечь.

Идут себе, бредут по залам чьи-то тени.

На траурных крылах летит с чужбины смерч.

Тётка

Диана называет её тётушкой. Эвелина – тётенькой. Серёжа – тёть Клавой. А Ваня – тёткой.

Вообще-то она приходится им двоюродной бабушкой, но все они с детства переняли у родителей – тётя да тётя.

В девяносто втором отравился денатуратом Витя, отец Серёжи и Вани. Тётка и через год, и через два не могла говорить о непутёвом племяше без слёз. Винила во всём себя: надо было ему в тот злополучный день дать денег на бутылку, так ведь нет, начала стыдить, дура старая, – у тебя, дескать, сыновья растут, какой им пример? Какой там пример! Отчим вот тоже пьёт, да ещё и Ирку за собой потянул. Слава Богу, ребята уже взрослые, у обоих головы на плечах, не пьют, Серёженька и не курит даже, не то что Ванька – смолит одну за одной. Хотела сказать, да что толку, кто ж послушает?

Ни Витька, ни Надька не слушали…

В девяносто восьмом Надька, мать Дианы и Эвелины, в одоча-сье собрала чемоданы и пустилась в погоню за уходящей молодостью. Тётка пыталась увещевать: дочки ведь молодюсенькие, как им без мамы-то?

– Эвелине двадцатый год, не сегодня-завтра замуж выскочит, а ты все о ней, как о ребенке, – Надька сморщила носик, что означало предпоследнюю степень возмущения. – А Диана в этом году школу заканчивает. Вот увидишь, им без меня только лучше будет – квартира свободна, никто не ворчит.

– То-то и оно, что без присмотра, а в головах ветер ещё.