Обыкновенная семейная сцена

Он тоже, как и дама с декольте, в какой-то момент, стал замечать, что, как напряженное внимание его незадачливых конкурентов лично к его персоне, так и голодное их влечение к его партнерше заметно ослабевает, что он как будто перестает быть первым и единственным раздражителем «настоящих мужиков», собравшихся в зале, что, судя по всему, напрасно он ожидал для себя кулачных перипетий в эту ночь и на то настраивался. Все это показалось ему странным, и он решил оглядеться.

Первое, на что пал его взор, было сиреневое платьице, которое развиваясь, кружилось перед ним, кружилось, обнажая… Дмитрий Сергеевич сглотнул ком, образовавшийся у него в горле. Нет, никогда он не видел еще таких ножек. Нет, Пушкин не воспел такие ножки, другие воспел, а такие не воспел, потому не воспел, что не знал, что не видел… А Дмитрий Сергеевич видел, хорошо видел. Вот они, эти ножки, воздвигнуты на цыпочки, развивая фиолетовое платьице, кружатся перед ним. А на них, на цыпочках, сандалики. И тут же щиколоточки… Дмитрию Сергеевичу стало трудно дышать, благо в этот самый момент что-то от него отринуло; слышалось вместе с тем какое-то отчаянное «Дмитрий», но ему было совсем не до того, вот прямо совсем не до того. Поднял он свой взгляд, обратив внимание на талию; и на то, во что переходила талия, опускаясь вниз, обратил внимание он тоже. Совершенно не владея собой, Дмитрий Сергеевич не удержался, чтобы не подступить и не обвить эту новую для себя талию. «Белый лебедь на пруду», тем временем, все еще качал «упавшую звезду», а сердце Пряникова билось, как у загнанного жеребца, от чувства близости… А то, во что переходила талия, поднимаясь вверх… После длительной стоянки и еще вверх полз его возбужденный взгляд. Что-то произнесли Дмитрию Сергеевичу губки, цвета первой весенней розы, до того аппетитные, до того притягательные, что две губищи Дмитрия Сергеевича, как два наколотых на одну вилку вареника, сложившись вместе, приплюснулись и вытянулись, сами, сами собою. «Дмитрий Сергеевич, – повторно произнесли эти губки, раздвигаясь в очаровательную улыбку. Дмитрию Сергеевичу показалось, что он ослышался, он встряхнул головой, как бы выметая из нее вздор. «Как мы с вами мило танцуем», – однако продолжал слышать Пряников чей-то до боли знакомый голос. Он отвел немножко голову назад, сконцентрировался, прищурился и – остолбенел на месте…

—Сонечка! – воскликнула Антонина Анатольевна, в ужасе отрывая голову от подушки у Ивановой во флигеле в третьем часу ночи.

Часть четвертая

Сонечка!

Среди всей суматохи этого дня как-то все вдруг забыли о Сонечке.

Андрей Константинович, в какой-то момент, еще в присутствии гостей, в беседке, как вспоминалось потом ему, замечал про себя отсутствие собственной дочери, но плеснувшееся ему в лицо вино разом с вылившимся на него отчаянием Антонины Анатольевны впредь и надолго подчинили все его существо одной лишь рефлексии. Другими словами, Андрей Константинович глубоко копнул вовнутрь себя, чтобы все собою нажитое хорошенько осмыслить. Среди прочего, нажитого им, конечно, должна была значиться и дочь его, и для Андрея Константиновича, мы можем смело утверждать, этот пункт был одним из самых серьезных и самых болезненных в его рассуждениях. Разумеется, он понимал и принимал, что слишком он провинился также и перед дочерью и перед сыном, как перед женой, также и перед самим небом, если уж говорить всё. Но, чтобы конкретно помышлял он: «А что с моей дочерью, где она в данную минуту?» – так Андрей Константинович не думал.