Обыкновенная семейная сцена

–Страшно подумать, Андрей, – продолжал он, принимая вновь естественное положение, – тут вся моя жизнь, можно сказать, в этом взаимоотношении заключалась, речь шла о повороте судьбы, кардинальном, а для него, для производственника… «ваш колокол – хоть разбей его об угол». Да ему сейчас позвони, я уверен, он о таком, о Пряникове, даже и не вспомнит. А я… а я Марине уже наобещал, между тем. Пришлось бегать, занимать – да, а как? Андрей, ты бы только знал, сколько я долгов через одни только рестораны наделал. И что, думаешь, чего доброго заслужил? Где там, то рестораны ей не те, то…

–Не понимаю, Митя, – прервал разоткровенничавшегося Пряникова Андрей Константинович, – ты объяснял ей?

–Кому, Марине? Объяснял что?

–Где ты работал, как работал, чего тебе это стоило, в общем, все, что мне только что пересказывал?

–Разве можно, что ты! – даже испугался Пряников.

–Почему нет, ведь систематическое умалчивание с твоей стороны, должно быть, и служит источником вашего с Мариной Александровной недопонимания.

–Андрюша, – несколько успокоившись, покровительственным тоном знатока ответствовал Пряников, – хоть ты и в браке состоишь с лишком двадцать лет, но о женщинах, брат, я и раньше тебе это говорил, никакого не имеешь понятия. Вот что я тебе скажу, ты уж доверься моему богатейшему опыту: не жди, не жди от женщины ни понимания, ниже сочувствия. Только проявишь слабость, вздумаешь сердце излить, против тебя это, будь готов, обернется, не сейчас, так потом. Что до меня касается, в рассматриваемом нами варианте, то моя Марина, я же ее знаю, так она бы первая надо мной посмеялась, назвала бы балбесом, уродиком, сказала бы, что поделом мне. Но бог с тем, уродиком я быть привык и балбесом тоже и знаю без некоторых, что, может быть, поделом мне, – я по другой причине не могу перед Мариной в откровение впадать. Я ведь все еще загадка для нее, Андрей. Пусть на девяносто девять процентов она во мне разочаровалась, но процентик один остается за мной, процентиком я располагаю, а это много, очень много, в отношении с женщиной. Этот-то процентик и не дает Марине проглотить меня полностью, стоит рыбной костью поперек горла, волнует ее. Волную я свою вторую половинку все еще, волную, Андрюша, а это самое главное, это значит, что наши с ней отношения пока нельзя назвать пропащими, хоть она и сказала сегодня, что всё! Но это пыль в глаза, а вот только я лишусь процента своего – тогда будет всё, уже по-настоящему, всё будет и мечте, – дорога мне тогда одна останется – к Бондаренко, великодушнейшему, благодетелю моему, на Предприятие. Но дудки, я свое право на мечту так просто не уступлю, до последнего буду упираться. А в чем мечта? – вижу, по глазам вижу, Андрюша, хочешь ты у меня спросить, да сдерживаешься из деликатности. – А вот, ей богу, ни в чем, голое место, Андрюша, нет ничего, выжженная земля, и даже направления нет определяющего. Надеюсь, с неба упадет – вот, клянусь, на то одно и надеюсь, чему упасть с неба должно – того не ведаю.

Андрей Константинович слабо улыбнулся.

–Вот за что я тебя и люблю! – тут же подхватил Пряников. – За улыбку эту твою понимающую.

Помолчали.

–Нет, правда, Андрей, – заговорил опять Пряников, – ты уж меня извини, не могу удержаться от совета, ты же, как есть, младенцем сейчас приходишься передо мной, касательно вопросов бытия. Ну, согласись, какие у тебя случались с Тоней разногласия: при поклейке обоев? Когда шалить изволил ты, во всю супружескую жизнь? Ангелом жил, я же знаю. Первый промах твой, существенный. Тут, брат, повести себя нужно правильно. Я не говорю, чтобы тебе сейчас проступком своим бравировать, нет, тебе не удастся, ты не грубиян. Необходимо тебе, Андрюша, для твоего же блага, от прямых объяснений сейчас увертываться, по крайней мере, самое первое время. И ни в коем случае, слышишь, ни в коем случае нельзя тебе извиняться…

Тут Пряников что-то такое обнаружил на лице Андрея Константиновича, что-то до того неожиданное, что заставило его немедленно замолчать. Явно не по вкусу пришлась Андрею Константиновичу поучительная речь его товарища, и вот тем неожиданно, что явно. Пряников, прежде всего немало удивившись такой реакции обыкновенно ничем невозмутимого своего собеседника и стушевавшись, однако же, не удержался, чтобы не прибавить:

–Смотри, начнешь извиняться, дойдешь до искупления грехов Адамовых, – ввернул он и, удостоверившись, что ситуация только усугубляется, прикусил язык окончательно.

Помолчали вновь. С Андрея Константиновича потихоньку сошла мина недовольства. Он вздохнул раза два глубоко, видно было, что и он в свою очередь тоже имел что сказать.