Обыкновенная семейная сцена

«Эта Мила, она совсем еще девчушка, ей двадцать три года. Да что я тебе рассказываю, ты ее знаешь, ты с ней знаком, Митя! (Дмитрию Сергеевичу показалось, что Игнатов произнес эти слова с укором, его это удивило.) – Она к нам в исполком попала сразу после университета, разумеется, по рекомендации, сначала в отдел внутренней политики, потом ее перевели. Удивляюсь, как она университет закончила, – ужасно неспособная. Хотя догадываюсь: и здесь, у нас, все ей делают поблажки и много за нее работы выполняют. Нет, она не глупая, вовсе нет, просто ее сама деятельность, всякая деятельность, по-моему, совсем не интересует. И ей, знаешь, эта апатичность как будто к лицу, эта ее томность, во всем, в движениях, во взгляде, располагает, и она никогда ни на кого не умеет обидеться. Так и ходит, с удовольствием, неспособной ко всему, наверно с самого детства… Сначала она во мне только вызывала любопытство, и еще я чувствовал, слишком, впрочем, явственно, что с этой девушкой приятно находиться рядом: как будто заражаешься ее беззаботностью в эти минуты. К тому же Мила чрезвычайно мила и умеет одеться, без излишеств и со вкусом. Но во мне не было и поползновения мысли… ты понимаешь. Я ей лишь помог раза два, то на ксероксе, то… – ей не хочется вникать ни во что, и незачем, ей все с удовольствием помогают, и даже женщины, что согласись, много о чем должно говорить. А потом… Потом был День Независимости. Мы с Милой шли недалеко друг от друга на параде. Помню, я был в настроении, и во весь тот день мне удавалось выказывать остроумие; бывают дни, когда ты и сам чувствуешь, что в ударе, с той ноги, как говорится, встал. В какой-то момент я обнаружил, что и Мила как будто очень мною интересуется, слушает со вниманием, и мне, помню, отчего-то очень это понравилось, и даже окрылило. После я начал специально для нее говорить, это я сейчас могу анализировать, и даже собрал вокруг себя группу слушателей. Когда кончилась торжественная часть, наша организация проследовала обратно в исполком, всем составом. Такие собрания корпоративом принято называть. Накрытые столы в буфете уже нас ожидали… Я совру, Мить, если скажу, что случайно попал с Милой за один стол; это произошло, да, как-то само собой, но далеко не случайно. Более того, мы сели рядом. После чего со мной стало происходить что-то… нечто неожиданное. Само расположение за столом ограничивало прямой визуальный контакт, наш с Милой, но я всем существом своим ощущал ее близость, и это ощущение имело какое-то одурманивающее воздействие. Порывами во мне возникало желание обнять ее, прижать к себе, прямо там, при всех, необъяснимое, животное чувство, которого я не замечал за собой никогда ранее. Временами наши локти соприкасались, отчего у меня как будто переворачивалось что-то внутри, и я искал и дальше этого соприкосновения. Мы почти не говорили напрямую друг с другом. Но все, что бы я ни сказал, в этот вечер, обращаясь к другим, все, как бы заочно, адресовалось ей, и она смеялась для меня чужим шуткам, и я это чувствовал и мой слух ласкал этот необыкновенно мягкий, как будто немножечко с ленцой смех. Когда пришло время окончания корпоратива, многие искали продолжения. Я отказался идти, куда бы то ни было, и она также не приняла предложения, сославшись на усталость и обращаясь взглядом ко мне при этом. «Если вы не идете, значит и мне нечего там делать», – прочитал я в ее взгляде, и, в свою очередь, также одними глазами поблагодарил ее за это решение. Нас осталось четверо на пороге исполкома, тех, кто не захотел направиться в «Искру»: я, Мила, Иван Степанович, изрядно набравшийся, с трудом ворочавший языком, и Руслан Дегтярев, последний, конечно из-за Милы, он весь вечер с настойчивостью и необыкновенным усердием проявлял к ней знаки внимания. Иван Степанович вскоре нас покинул, и так как на его смешной, развинченной фигуре заострялось все наше внимание и вокруг него формировалась беседа, с его уходом обстановка сделалась излишне принужденной. Я, мужчина зрелый и семейный, был третьим лишним в глазах Руслана Дегтярева, еще молодого неженатого человека, и он без промедления поспешил мне обозначить это, путем, даже может, слишком откровенной и настойчивой работы мимики. Третьим лишним казался я и себе, но сердце твердило обратное и взгляд Милы в первую очередь: она буквально умоляла меня глазами не уходить. Руслан Дегтярев был и мне неприятен, не только в эту минуту, это вообще невоспитанный, несимпатичный молодой человек, я понимал, почему Мила не желала с ним остаться наедине, и пообещал ей ее не оставить, опять же, глазами. Подошла критическая минута, сумасбродный Дегтярев, наблюдая мою непонятливость, пошел ва-банк и попросил меня «на минуточку в сторонку», разумеется, для серьезного объяснения, которому Мила, однако, не позволила состояться. Она смело попросила меня, именно меня, Андрея Константиновича, ее провести. Первое время Дегтярев казался обескураженным, но после на его лице отобразилась едкая улыбка, и со словами: «я все понял» он отступил.