Обыкновенная семейная сцена

Не помню, как я добрался домой. Тоня нашла, что на мне лица не было. Не раздеваясь и почти не замечая своей жены, я бросился на постель, зарывши голову в подушку, ожидая, что вот-вот сойду с ума, если срочно не засну, или сделаю дома историю, что было бы, по моему тогдашнему, надо признать, справедливому уверению, еще хуже. Тоня, хоть была удивлена, не стала меня трогать, решив, что я, изменив себе, на этот раз выпил лишнего. Она просто предпочла не ложиться в эту ночь со мной в одну постель. Странно, несмотря на бурю новых для меня впечатлений, я почти мгновенно заснул. Сон, как и должно то было статься, подействовал на меня отрезвляюще. Все вчерашнее, по пробуждении, показалось мне безумием. Я не стал разуверять Тоню в ее подозрении, и даже сам про себя, до того дошло, стал грешить на алкоголь, воссоздавая в памяти вчерашнее свое приключение. Образ Милы, однако, в моем подсознании продолжал выплывать в самом привлекательном виде, и я ничего не мог поделать с этим. Взгляд на жену и само ее присутствие в совокупности с регулярно выплывающим этим образом возмущал мою душу, и краска стыда покрывала мне лицо. Тоня заметила, что я не на шутку расстроен, решила, что я корю себя за вчерашнюю неумеренность в алкоголе и, сменив гнев на милость, поспешила меня утешить. Во все выходные она была со мной ласкова и обходительна. Я, натурально ошарашенный обнаружившейся вдруг во мне предрасположенностью к измене, испытывал, вероятно, то чувство, которое должен испытывать потенциальный преступник, волею обстоятельств не довершивший своего преступления, но сделавший первый шаг и уже слишком в чем-то замешанный. Я как будто заранее уже в чем-то раскаивался, под натиском непреодолимого предчувствия. То же предчувствие побуждало меня быть нежнее обыкновенного с Тоней, быть исключительно предупредительным с ней. Может быть, так ведет себя и убийца со своею жертвой накануне преступления. В таком настроении провел я субботу. В воскресенье мы втроем, вместе с Сонечкой, съездили на пруд, где поудили рыбу, сварили уху. К вечеру я уже чувствовал себя достаточно успокоившимся и на пятничное свое происшествие смотрел почти, как на сон, как на небылицу. Почти. Располагая теперь стойкостью, кое-какой, и уверенностью, некоторой, мне представлялось, что я смогу противостоять соблазну, но, наряду с тем, также чувствовалось, что для подстраховки, хотя на пару дней, не лишним будет мне изолироваться. И в понедельник я проснулся уже с твердым намерением какое-то время избегать встречи с Милой. Но, как выяснилось, мало было этого. Молва шла впереди наших отношений. Вероятно, колкий и мстительный Дегтярев разнес фальшивый слух, а может, еще за столом на корпоративе та связь, что уже существовала между мной и Милой, то, что только ощущали мы, другие уже видели. Люди всегда бдительны… Люди… Как бы там ни было, но с самого утра в понедельник я начал наблюдать особенное расположение ко мне со стороны коллег, какую-то новую и общую черту во взглядах, направленных в мою сторону. Точно я был именинником, или… Не так давно Эдуард Владимирович, наш мэр, купил себе новую машину, BMW. Он давно мечтал о такой, еще в бытность замом. Он пытался утаить некоторое время свою покупку и ездил на стареньком Volkswagen, а все только и ждали случая его поздравить. Все уже знали обо всем и ходили вокруг да около с таинственной улыбочкой на устах, приготовившись, и заглядывали ему в глаза, так точно, как мне теперь заглядывали. Говорили ему, что он повеселел, преобразился, задавали вопросы двусмысленные, так точно, как теперь мне. Да, было очень похоже. В моем присутствии вдруг много стали говорить о Миле, как бы невзначай, говорили какая она замечательная и милая, и я, внутренне возмущаясь, однако, ловил себя на чувстве, что мне это слышать о ней приятно. Моя стойкость во мне таяла. Я больше прежнего теперь боялся очутиться наедине с Милой и в то же время хотя бы мельком ее увидеть, только услышать ее голос сделалось для меня потребностью, и если она долго не заходила к нам в кабинет, по какому-нибудь вопросу или делу, я чуть не впадал в отчаяние. Затем она появлялась, и я с головой зарывался в бумаги. Так прошла для меня еще одна рабочая неделя. Далее следовали долгие и мучительные выходные. И вот наступил понедельник, в который она не была в нашем кабинете ни разу. По окончании рабочего дня, ровно в пять вечера, я уже дежурил на улице. Если бы она сейчас вышла, не знаю точно, что бы я делал. Подозреваю, что не бросился бы ей навстречу. Может быть, сухо поздоровался бы, и отвернулся, и все с тем. Так зачем же я караулил Милу? – спросишь ты. Не знаю, Мить, не знаю, я до сих пор не умею объяснить, что такое со мной тогда делалось. Мне хотелось ее увидеть, мне требовалось ее тогда увидеть. Требовалось. Просто увидеть. Просто ли? Пустое; я ждал ее. Люди выходили, но ее не было. Вот уже почти весь отдел ее разошелся, на часах половина шестого, где Мила? Мне вдруг сделалось так тоскливо, до тошноты, и я почувствовал, что способен в этот день наделать глупостей. Вышла Софья Родионовна, начальница отдела, в котором работала Мила. Я с нею был в хороших отношениях. Она поинтересовалась в шуточной форме, не позабыл ли я дорогу домой. Постаравшись принять как можно более непринужденный вид, сколько хватило на то способности, я отвечал, что ищу в ее персоне попутчика. Она ответила, что я могу рассчитывать, и мы пошли. В Софье Родионовне была последняя моя надежда, я ожидал от нее узнать, где Мила и была ли она на работе. Но я не знал, как подойти к своему вопросу. Благо проницательная Софья Родионовна пошла сама мне навстречу и ни с того ни с сего, как бы между прочим, стала жаловаться на недостаток кадров, вследствие чего, как я мог видеть, ей приходится задерживаться на работе. Как так? – тут же и с надеждой подхватил я, ведь мне хорошо было известно, что отдел культуры с недавним переводом Истоминой Милы был укомплектован кадрами полностью. Моя попутчица, с напущенным расстройством в голосе отвечала мне, что, к сожалению, незаменимая ее Мила заболела, внимательно всматриваясь в меня при этом, и улыбаясь не одними только глазами. Я не сумел скрыть своего волнения, услышав это известие, но Софья Родионовна тут же меня успокоила, сообщив, что по ее сведениям болезнь Милы вовсе несерьезная, и при этом улыбка в чертах ее не первой молодости, но не лишенного былой привлекательности лица еще больше обозначилась. Также она не забыла выразить мне большую признательность за непритворное сочувствие к ее коллективу. Софья Родионовна, как ты можешь заметить, Митя, игривым характером обладает. ―«Если Мила не появится и завтра, – сказала она мне, – мы планируем ее навестить с гостинцем». Я сказал, что это очень верная мысль, которая свидетельствует о большом сердце и руководительских способностях ее обладательницы. ―«Скорее жизненного опыта», – отвечала она мне, плутовски подмигнув при этом. ―«Конечно, чувство коллективизма…» – промямлил я, все больше смущаясь. ―«Вот-вот, а вы принять участие не желаете?» – предложила она. Мне показалось, я ослышался. ―«Коллектив одним отделом не ограничивается», – объяснила Софья Родионовна, интонацией своего голоса, загоняя меня в краску окончательно. Тем не менее, в эту минуту я готов был расцеловать эту лукавую насмешницу, дарящую мне верную возможность непременно увидеться завтра с Милой. Но только завтра! До завтра нужно было ждать, казалось, целую вечность. Тут в голову пришла мне одна обнадеживающая идея. Как можно более спокойным голосом я отвечал Софье Родионовне, что, конечно, с большой готовностью и желанием приму участие в завтрашнем посещении прихворавшей Истоминой… ―«Потому как чувство коллективизма», – не пропускала случая вставить интересное замечание моя остроумная попутчица. ―«Да, и в первую очередь, чувство коллективизма, – соглашался я. – Но…» ―«Существует "но"?» – страшно удивилась Софья Родионовна. ―«Я буду вынужден задержаться, у меня запланированы некоторые дела». ―«Ах, задержаться!» – возвращалось все на свои места для понимания моей участливой собеседницы. Я дополнил, что ждать меня им будет вовсе не обязательно, что я прибуду за ними следом. ―«Только, я не знаю адреса», – заключил я. У Софьи Родионовны в этот момент был такой взгляд, каким я представляю себе обыкновенно взгляд Порфирия Петровича, каким он смотрел в своем кабинете на Раскольникова, когда читаю роман Достоевского. После чего, о том, где живет Мила, мне было подробно и охотно пересказано. Закончилось тем, что я сдуру Софью Родионовну горячо поблагодарил, и, распрощавшись с ней на перекрестке, более не скрывая своих намерений, поспешил в обратную от своего дома сторону.