Обыкновенная страсть

И все-таки я продолжала жить. То есть, стоило мне отложить перо, я тут же ощущала, как мне недостает мужчины, его голоса, иностранного акцента, прикосновения к его коже, я совершенно не могла представить себе его жизнь в далеком холодном городе, мне недоставало реального, живого и еще более недосягаемого мужчины, чем описываемый мною персонаж, обозначенный буквой А. И я хваталась за все, что спасало от боли, поддерживало надежду, хотя надеяться было не на что: гадала на картах, бросала десять франков в кружку нищего на станции метро «Обер», загадывая: «Хоть бы позвонил, хоть бы вернулся». (Возможно, что и книгу я пишу только ради этого.)

Хотя мне было противно общаться с людьми, я согласилась поехать на коллоквиум в Копенгаген, потому что это был повод подать слабый признак жизни, послать открытку, на которую, как я себя убеждала, он должен будет непременно ответить. В Копенгаген я прилетела с единственной целью – поскорее купить открытку, переписать в нее несколько фраз, тщательно заготовленных еще дома, и найти почтовый ящик. Возвращаясь в самолете домой, я думала, что летала в Данию только для того, чтобы послать открытку мужчине.

Меня тянуло перечитывать то одну, то другую из тех книг, которые я лишь проглядывала, пока А. был еще здесь. Мне казалось, что они вобрали в себя мои ожидания, мои грезы той поры, и, погрузившись в эти книги, я заново обрету свою страсть. И все же я не решалась на это из суеверного страха, словно Анна Каренина – из тех эзотерических книг, где есть заговоренные страницы, чтение которых может навлечь беду.

* * *

Как-то меня вдруг охватило безумное желание разыскать дом на улице Кардине, в 17-м квартале, где двадцать лет назад мне сделали подпольный аборт. Возникло чувство, что я должна во что бы то ни стало вновь увидеть эту улицу, дом, подняться по лестнице и постоять у дверей квартиры, где это произошло. Словно смутно надеялась, что старая боль заглушит сегодняшнюю.

Я вышла на станции «Мальзерб» и очутилась на площади, чье новое название мне уже ни о чем не говорило. Пришлось спросить дорогу у зеленщика. Табличка с названием «Кардине» сильно выцвела. Белые оштукатуренные фасады домов. Я отыскала незабытый мною номер и толкнула дверь – кода, как ни странно, не было. Делавшая аборты старая санитарка умерла или переселилась в пригородный дом для престарелых, теперь тут живут люди из обеспеченных классов. Направляясь к Пон-Кардине, я вспоминала, как шла здесь с этой женщиной, которая настояла на том, чтобы проводить меня до ближайшей станции – скорее всего, из опасения, как бы я не рухнула перед ее дверью с зондом в животе. Я шла и думала: «Когда-то я была здесь». И размышляла, что же отличает реально пережитое от литературы – быть может, всего лишь это чувство сомнения: а была ли я здесь на самом деле, потому что подобное невозможно, если речь идет о персонаже романа.

Я снова вернулась к станции «Мальзерб». Эта поездка ничего не изменила, но я была довольна, что совершила ее, потому что свою сегодняшнюю покинутость связала с прошлым, когда мучилась тоже по вине мужчины.

(Неужели только меня тянет туда, где мне сделали аборт? Быть может, я и пишу лишь для того, чтобы узнать, совершают ли другие такие же поступки, испытывают ли схожие чувства, и если да – пусть они их не стыдятся. Даже если, переживая заново свои беды, они не вспомнят, что уже читали что-то подобное.)

Сейчас апрель. Случается, что, проснувшись утром, я не сразу вспоминаю А. Сама мысль о том, что можно снова позволить себе «маленькие радости жизни» – поболтать с друзьями, пойти в кино, вкусно поесть, – ужасает меня не так, как прежде. Я все еще живу своей страстью (ведь придет день, когда, проснувшись, я не буду отмечать, что не подумала об А.), но это уже не то чувство, оно утратило свою протяженность[8].

* * *

В памяти неожиданно всплывают связанные с ним обстоятельства, его слова и фразы. Например, рассказ о том, как он ходил в Московский цирк и дрессировщик кошек был просто «потрясающий». В первую минуту я остаюсь совершенно спокойна – так бывает, когда я вижу его во сне и, проснувшись, не сразу понимаю, что это был сон. Поначалу возникает чувство, что всё опять в порядке, что «теперь все хорошо». Потом я осознаю, что вспомнившиеся мне слова связаны с чем-то давним, что прошла еще одна зима, дрессировщик, возможно, уже покинул этот цирк и определение «потрясающий» относится к отжившему персонажу.

Беседуя с другими людьми, я внезапно начинаю лучше понимать что-то в поведении моего А. или в наших отношениях с ним. Коллега, с которым я пила кофе, признался мне, что у него была очень бурная связь с замужней женщиной и она была старше его: «Когда я вечерами уходил от нее, то с удовольствием вдыхал уличный воздух и наслаждался ощущением своей мужественности». Я подумала, быть может, и А. чувствовал то же самое. Я была счастлива, сделав это неподдающееся проверке открытие, словно обрела нечто более существенное, чем воспоминания.

* * *