Обыкновенная страсть

Потом он согласился выпить лишь кофе. Жизнь его внешне не изменилась: та же работа, что и во Франции, у них с женой по-прежнему нет детей, хотя жена мечтает о ребенке. В свои тридцать восемь лет он выглядит все так же молодо, хотя на лице появились первые морщинки. Ногти менее ухоженны, а руки более шершавые – наверное, из-за морозов, которые стоят в его стране. Он рассмеялся, когда я попеняла ему, что после отъезда он ни разу не подал признака жизни: «Ну, я бы позвонил: привет, как дела? А что дальше?» Он не получил почтовой открытки, которую я послала ему из Дании на старое место работы в Париже. Мы собрали нашу одежду, разбросанную на полу, и оделись. И я проводила его в отель, где он остановился, рядом с площадью Этуаль. Когда я тормозила на красный свет – между Нантерром и Пон-де-Нейи, – мы целовались и ласкали друг друга.

* * *

Возвращаясь домой и проезжая туннель в районе Дефанс, я думала: «Что же будет дальше?» И поняла, что «уже ничего не жду».

* * *

Три дня спустя он уехал, и мы больше не виделись. Перед отъездом он пообещал мне по телефону: «Я позвоню тебе». Не знаю, что он имел в виду: позвонит ли он мне из своей страны или из Парижа, когда приедет в следующий раз? Я не спросила.

* * *

Мне кажется, что на самом деле он так и не возвращался. На тот день, 20 января, он уже оставался где-то за временными границами нашей истории. Да и человек, приехавший ко мне в тот вечер, был уже не тем, кого я носила в себе весь год, пока он жил здесь, во Франции, и пока я писала эту книгу. Того человека я уже больше никогда не увижу. Однако именно это полуреальное, полуфантастическое возвращение помогло мне осознать, что не было в моей жизни более реальной, неистовой и необъяснимой страсти, чем та, которой я жила эти два года.

* * *

На единственной и не очень четкой фотографии, что мне от него осталась, я вижу высокого белокурого мужчину, слегка напоминающего Алена Делона. Все в нем было мне бесконечно дорого: его глаза, рот, член, детские воспоминания, резкая манера брать в руки вещи, его голос.

Мне хотелось изучить его язык. Я сохранила немытым стакан, из которого он пил.

Я желала, чтобы самолет, в котором я возвращалась из Копенгагена, разбился, если мне не суждено больше его увидеть.

Прошлым летом в Падуе я прижимала эту фотографию к могильной ограде святого Антония – как другие прикладывали носовой платок, сложенную записку, – моля о том, чтобы он вернулся.

* * *

Не важно, «заслуживал» он или нет такой страсти. И пусть мне самой начинает казаться, что все это произошло не со мной, а с какой-то иной женщиной – это ничего не меняет: благодаря ему я столь близко подступила к границе, отделяющей одного человека от другого, что временами мне чудилось, что я переступаю ее.

Я научилась по-новому вести отсчет времени – всем своим телом.

Я открыла, на что способна, и поняла, что рассказать можно обо всем. О возвышенных или разрушительных желаниях, о забвении собственного достоинства, убеждениях и поступках, которые представлялись мне бессмысленными, когда речь шла о других людях, пока я сама не пережила нечто подобное. Помимо своей воли он теснее связал меня с миром.

* * *

Как-то он сказал мне: «Ты не будешь писать обо мне книгу». Но моя книга не о нем и даже не обо мне. Я лишь постаралась выразить словами – которые он никогда не прочтет, да они и предназначаются не ему, – что внесло в мою жизнь его существование. Ответный дар, вот и всё.

* * *

Когда я была маленькой, роскошь воплощали для меня меховые манто, вечерние платья и виллы на морском берегу. Позже я полагала, что наивысшая роскошь – это возможность приобщиться к интеллектуальной жизни. Сейчас мне кажется, что способность пережить страсть к мужчине или женщине – это тоже роскошь.

Стыд

Филиппу В.

Язык – не истина. Это всего лишь наш способ существования во вселенной.

Пол Остер. «Изобретение одиночества»