Обыкновенные инциденты

В холле небоскреба на Лексингтон авеню ночной дормен улыбнулся моему Вергилию. Ряды телевизионных экранов, горящие на стене против конторки, за которой сидел дормен, показывали, что делается на этажах. На всех экранах видны были пустые коридоры. Дормен привычно нажал нужную кнопку интеркома и посмотрел вопросительно на моего спутника.

— Роман энд хиз френд (Роман и его друг), — повторил дормен в интерком и удовлетворенно кивнул: — Идите.

— Почему Роман? — шепотом спросил я, когда мы шли к элевейтору.

— Так удобнее, — только и сказал Студент.

Элевейтор, в котором под потолком я заметил головку телекамеры, вознес нас на тридцать девятый этаж. Мягко разошлись двери, и мы вышли.

— Сейчас увидишь, на хуй, что делается. Ебаные мирные граждане и не подозревают… — прошептал он, нажимая кнопку звонка.

Дверь открылась тотчас. Никого не было в отрытой двери. Темнота. Но мой приятель шагнул в темноту, и за ним шагнул я. Дверь за ним закрылась, и тотчас же зажегся свет.

— Хэлло, Роман!

— Хэлло, Джимми! Это Ричард! — указал Студент на меня.

Человек ростом в 6 и 5, или даже в 6 и 7 футов возвышался за нами. Я вовсе не преувеличизаю его рост с целью создания устрашающей атмосферы, она и без того была нервная. Джимми был в синем блейзере — униформе здешних жуликов.

— Много народу? — спросил Студент, одергивая свой синий блейзер.

— В блэк-джек?

— Угу.

— Десяток.

Я снял свою убогую куртку, которую Джимми безо всякого пренебрежения взял у меня из рук. Передав куртку откуда-то появившейся красивой девушке в зеленом шелковом платье, Джимми, вдруг присев, без предупреждения быстро и ловко ощупал меня снизу доверху. Появившийся как бы из-за кулисы, сбоку, второй гангстер обыскал Студента. «Кто кому подражает? Гориллы подражают кино или кинопроизводство подражает гориллам?» — подумал я.

Джимми пошел впереди, и мы стали подниматься по винтовой лестнице. Отличие ее от обычной винтовой лестницы состояло в том, что она вилась не в открытом пространстве, но в каменном колодце. Мы миновали одну площадку с несколькими дверьми и, поднявшись еще вверх, вдруг вышли в обширную прихожую с уютной, чуть старомодной мебелью, присущей, может быть, гостиной дорогой бляди. Не задерживаясь в гостиной, мы прошли вслед за Джимми в дальнюю дверь. Большой зал был населен, может быть, двумя дюжинами людей, но было нешумно. Джимми указал налево, и Студент-Роман пошел, не глядя по сторонам, к прилавку, как бы бару, за которым сидело с полдюжины народу на табуретах. Прилавок примыкал к зеленому столу, разделенному на неизвестного мне назначения геометрические фигуры. По столу были разложены всюду карты и жетоны. Два железных гнезда для карточных колод, а за ними красивая, хорошо причесанная, улыбающаяся, в зеленом платье стояла крупье.

— Что хотите пить? — раздался за моей спиной голос.

Я обернулся. Третья по счету девушка в зеленом.

— Бери что хочешь, — пришел мне на помощь Студент. — Сервис бесплатный.

Он заказал себе коньяк.

— Хотите что-нибудь съесть? — спросила девушка, когда и я заказал себе коньяк.

Я отказался.

Мы проигрались. Я проиграл его пять сотен долларов, которые он мне отсчитал еще в «кадиллаке». Сколько проиграл он, не знаю. Наши соседи, кажется, выиграли. Один папаша несколько раз разменял, написав их тут же, за прилавком, чеки, следовательно, тоже проигрался. Но когда мы вышли и я утешил Студента тем, что не он один потерял деньги, папаша тоже, — Студент презрительно хмыкнул.

— Это их человек, казино. Он сидит у них для создания азарта, для подогревания страстей. Когда ты видишь, как старик, пыхтя сигарой, пишет чек, думаешь, дай и я рискну еще разок, возьму карту.

— Но если ты знаешь, что он подставной, почему продолжаешь играть?

— А-ааа, загадка природы. Всякий раз кажется, что уж сегодня-то выиграю. — И заметив выражение моего лица, вдруг хлопнул меня по плечу: — Удивительный ты тип, Эдь! Ты, кажется, меня еще и осуждаешь.

— Нет, — сказал я, — не осуждаю, но глупо же делать деньги, а потом приходить сюда и оставлять их здесь добровольно.

— Страсти, — сказал он. — У тебя ведь тоже есть страсти.

— Уже почти нет, — сказал я, вовсе, впрочем, в этом неуверенный.

— Железный человек.

В Нью-Йорке было по-прежнему снежно. Как в Днепропетровске или Харькове, снег широко мел волнами по Лексингтон авеню, и я решил словить немного удовольствия, пойти в миллионерский дом, а не поехать, хотя он, разумеется, предложил меня отвезти.

— Ну как знаешь, бывай! — Студент захлопнул тяжело и мягко дверцу своего сильного автомобиля.

Идя к месту работы и жительства через вьюгу, обиженный замечанием Студента, я перебирал мысленно свои страсти и пришел к выводу, что главная моя страсть — честолюбие.