Обыкновенный парень

Прошла неделя. Моя печь шла хорошо. Но мастер все сдерживал меня:

— Успеешь. Дай печи окрепнуть после ремонта.

А Котька словно с ума сошел. Я видел, как к нему несколько раз подходил теплотехник и показывал на трубу. Над ней висело багряное с черными жирными разводами несгоревшей смолы пламя. Теплотехник злился и махал перед Котькой кулаками, показывал инструкции. Котька перерасходовал тепло, «грел» трубу, как говорят сталевары. Он собрался убить меня «тоннами».

Однажды в утреннюю смену при сливе чугуна у Котьки не пошел шлак, очевидно, плохо прогрел шихту. Котька же свалил всю вину на подручного и побежал резать шлаковую летку кислородом. У печи остался только второй подручный. Когда Котька вернулся, увидел, что автоматика отключилась, и минут сорок газ шел только с одной стороны.

А позже выяснилось: сгорела насадка. Это было аварией. Тогда Котька набросился на второго подручного. А на рапорте выяснилось, что Котька был сам виноват во всем. Он не допускал подручных к управлению печью, и на все их просьбы показать отмахивался.

— Ваше дело в ведомости расписываться да деньги получать, — говорил он.

Котьку сняли с хорошей печи, послали на отстающую, чтобы помог вытянуть ее из прорыва.

Поработал на этой печи он немного и почувствовал, что не справиться ему с заданием. В один из осенних дней, когда не видно, где земля и где небо, потому что везде дождь как из ведра, я провожал Котьку на вокзал.

Мы были втроем: он, я и комбинат, который не потухает никогда. Струи дождя над ним гуще и гуще. Но разве им погасить его огни?

Уже ступив на подножку вагона, Котька сказал мне:

— Ты думаешь, дурак я, не понимаю. Или, думаешь, я в деревню убегаю с мартена. Нет, просто жаль, что всю жизнь как вот в этом дожде прожил, дальше своего носа не видел… И что отстал я от вас на целую версту. Сегодня ты меня побил, а завтра — весь цех. А я не могу так. Не мо-гу! — и он ударил себя кулаком в грудь.

— Котька, да ты теперь самый хороший человек, раз понял. Оставайся, — обрадованно закричал я. — Поможем.

— Нет, Саш, поеду, — он усмехнулся. — Так раньше паломники грехи отмаливали: за тридевять земель ездили. Писем не жди, не хочу, чтоб жалели.

— Ну пока, — и мы крепко сжали мокрые от дождя руки.

* * *

Вот и все, что касается нашей ссоры. С тех пор прошло пять лет. Техникум я окончил и теперь стажируюсь на мастера.

Я уже посоветовался с женой. Если Котька приедет, будет жить пока с нами. А там устроится.

МОЛОДОЖЕНЫ

Когда высокий черноволосый герой на экране поцеловал свою жену и бережно взял из рук молоденькой сестры родильного дома пухлый, завернутый в красное одеяльце сверток, старуха, сидевшая сбоку Сергея, облегченно вздохнула и уверенно произнесла:

— Теперь от жены не сбежит! Сын родился!

«Слышала ли эти слова Маша?» — подумал Сергей и обернулся в сторону своей жены. Лицо Маши было спокойно. Отсвеченное серебристым цветом экрана, оно казалось неживым, точно выточенным из мрамора, и не верилось, что подо лбом без единой морщинки могли бродить какие-то житейские заботы.

«Почему ее ничем не проймешь?» — зло подумал Сергей и до боли в суставах сжал подлокотники кресла. И за что он любит эту красивую куклу?

Ему вдруг захотелось встать и уйти, чтобы никогда не видеть и не слышать ее голоса. Он даже беспокойно заерзал на стуле. И вместе с тем почувствовал, что не может этого сделать сейчас. Ну вот не может и все. Потому, что любит ее. Но злится на нее. И злится потому, что она не хочет иметь детей. А какая жизнь без них? Вот скоро опять ляжет в больницу…

— Я не хочу с двадцати лет возиться с пеленками, распашонками — не мое амплуа.

Маникюр на пальцах Маши красновато блестит. Пальцы у ней тонкие, такими хорошо перебирать струны гитары. И поет Маша неплохо. Она хочет быть артисткой. У нее есть альбом, где хранятся открытки известных певцов. Там же лежат и ее фотокарточки.

— Дети помешают мне осуществить мечту, — говорит часто Маша. — Мне все советуют развивать талант. Ты еще будешь гордиться своей женушкой, — и теплые губы жены прикасались к его щеке, давая понять, что возражать бесполезно.

Вспыхивает свет. Кино закончилось. Сергею уходить не хочется. Он все еще видит перед собой улыбающееся во весь экран лицо отца новорожденного.

Старушка подымается с места. Муж заботливо берет ее под руку и осторожно, точно невесту, ведет между рядами стульев.

А вот Сергей не может так повести Машу. Да, не может! Вернее — не хочет!

Людей из кинотеатра выходит много. В дверях под красным ящиком с надписью «Выход» — сутолока.

Сергей выходит первым. На высоком крыльце жгут спички курильщики. Огоньки острые, точно осколки. Нетерпеливый осенний ветер схватил тоненькую нитку дыма, закрутил в узел и унес со свистом.

Сергей поджидает Машу. А вот и она. Сергей семенит ногами, пристраиваясь к жене.

Над улицей стынут облака. Они грязные, лохматые, словно вывороченная овчина. «Скорее бы дождь полил, — думает Сергей. — Пусть вымочит «артистку».

Навстречу спешит женщина. Снятым с головы платком бережно кутает ребенка и улыбается ему. Сергей посторонился, пропустил женщину, пошел один.