Обыкновенный парень

Вскоре поставили сталеваром и меня. То был самый большой праздник в моей жизни. И самое интересное, что начался он в совсем будничный день и совсем по-будничному. Мы только приняли смену и закрывали выпускное отверстие. Было жарко. Соленый пот ел глаза, рубашка на спине прилипала к телу. И вот в такой момент ко мне подошел начальник смены и просто сказал:

— Саша, иди принимай девятку. Логунов не вышел.

Когда я в первый раз подписывал сменный журнал, мой первый сменщик, грузный, сутуловатый, с синеватыми полукружьями под глазами от ночной смены, подозрительно оглядел меня и спросил:

— Чи не з похмелья ты, парень?

— В первый раз, — ответил я.

Он все сразу понял и схватил мою руку своими лапищами, долго и больно тряс ее.

— Поздравляю, поздравляю! Как же это я сразу не догадался…

А потом еще битых полчаса объяснял, что нужно не упускать из виду и как и за что браться, наказывал, чтобы я не спешил с заливкой чугуна, прогрел шихту…

В этот день я чувствовал себя, вероятно, так, как солдат в первом бою. И все же в душе очень гордился собой: вот мне, а не кому другому доверили печь, и я теперь сталевар.

В первое время было трудно. Я приноравливался, спрашивал. Хорошо, что мастер всегда оказывался рядом.

Я ждал, что Котька придет на помощь, подскажет или хотя бы поздравит со званием. Но этого не случилось.

Хуже того: когда на сменно-встречном я однажды взял плавку на час позже графика. Котька крикнул:

— Перестраховщик. Инциклопедия. Чему их только в институте учат!

Он специально сказал — в институте, чтобы задеть меня — я занимался в техникуме.

Пришлось покраснеть, хотя вины тут моей не было: печь в предыдущей смене простояла из-за отсутствия газа.

И еще меня взбесила высокомерная его улыбка, когда он произносил слова: «Чему их только в институте учат».

«Тоже мне знаменитость!.. Ничего, я ему когда-нибудь покажу, что значит учеба!»

В этот день я работал здорово. Во всяком случае, мне так показалось. Я хотел во что бы то ни стало доказать Кртьке, что никакая я не «инциклопедия» и что смогу сварить плавку быстрее, чем он.

Уходя со смены на рапорт, я словно невзначай глянул на доску показателей его печи. Он на целых полтора часа опередил меня. Точно иглой кольнуло в сердце. И тогда я как-то сразу все понял: мало хотеть, даже мало учиться в техникуме — нужно уметь, а это достигается практикой.

Шли дни. Я часто думал о нашей ссоре с Котькой. Ведь она — неслучайна. И Котьке, я знал, было нелегко. У него была практика, но не было знаний, у меня были знания, но не было практики.

Как-то вечером, возвращаясь с работы, не утерпел, зашел к нему. Он получил квартиру и жил с матерью. На втором этаже остановился. Вот его дверь. Висит синий почтовый ящик. В прорези застрял конверт. Почтовая марка не советская, и Котькина фамилия написана не так, как слышится. Сразу видно — писал иностранец. А вот и обратный адрес: «Новая Гута, комбинат им. Ленина, Владик Дамбовский».

Ага! Все ясно! Дамбовский, конечно, сталевар. Котька ведет переписку с польским металлургом. Интересно… Хвалится, наверно, все время. А нужно совсем другое. Рука друга нужна.

Дверь открыл сам Котька. Увидев меня, он смутился, и, кажется обрадовался.

— Сколько лет и сколько зим!

Усадил на диван. С тумбочки подмигивал зеленым глазком приемник «Балтика».

«Лучше, пожалуй, начать с главного и сразу», — подумал я и сказал:

— Котька! Ты мне друг?

— Конечно… Что за вопрос?

— А мне кажется, что мы лишь на словах друзья и что ты больше со славой дружишь.

— Да ты что, завидуешь?

— Нет, не то, Котька…

Он засмеялся, в глазах блеснул хитрый огонек:

— Чего там — «не то»…

Махнул рукой и, отвернувшись от моего взгляда, выпалил зло:

— А ну вас…

— Котька!

— Что Котька?

— А по-моему, ты просто хочешь нахватать больше всех. Боишься, как бы кто славу твою не украл.

Он усмехнулся.

— Попробуй, укради!

— Ну и попробую.

— Рано тебе еще пробовать. Сгоряча только печь угробишь, Снимут.

— Не пугай.

— Я не пугаю, а предупреждаю. Помолчали, мучительно выискивая убедительные слова.

— Тебе письмо из Новой Гуты. Как ответишь-то?

— Наше дело.

— Небось, хвалиться будешь?

— А разве нечем?

Вот и все. Разговора не получилось. Когда я вышел от Котьки, все так же ярко светило солнце. Дворники в одних летних пиджачках соскребывали с тротуара широкими фанерными лопатами, обитыми по краям жестью, ноздреватый снег, а звонкие ручейки у обочин подхватывали его и, постепенно расширяясь, перескакивая через высокие трамвайные пути, неумолимо неслись к Уралу.

Весна чувствовалась во всем, даже автомашины подпрыгивали на ухабах как-то удивительно легко и бодро.

А мне было тяжело. Разговор с Котькой не выходил из головы. Кто из нас прав?

На следующий день на будке управления Котькиной печи висел большой плакат. Кроме обычных — дать сверх плана столько-то, было два пункта: довести кампанию до шестисот плавок и подготовить к самостоятельной работе сталеваром одного подручного.

Это я вызывал на соревнование Котьку.

Когда прибивал плакат, собралось много народу. Был и Котька.

— Смотри, не обожгись, — сказал он.

— Ничего, Котька, мы к огню привыкшие, — ответил я.