Обыкновенный волшебник

Почему-то я решила, что он позвонит мне сразу, на следующий день. Засыпая, мне почему-то казалось, что утро вечера мудренее и что со следующего же дня все изменится. Именно ВСЕ, то есть жизнь перевернется с ног на голову, и ничего уже не будет прежним. Но следующий день изменил только мое служебное положение. И еще немного в отношении Пашки ко мне. Увидев мои авансовые деньги, он буквально онемел и скорее огорчился, чем обрадовался, хотя обычно он всегда рад деньгам. Мы оба любили деньги со всей страстностью людей, никогда не имеющих их в достатке, и из-за этого никогда не могли себе позволить незамутненного и чистого взгляда на вещи, когда главная цель заключается в том, чтобы познать этот мир, как он есть, а не выжить в нем.

– Ты это серьезно? – переспросил Павел, буквально одеревенев при виде трех пятитысячных купюр в моей руке. – Игорь Борисович тебе дал эти деньги?

– Нет, я их сперла, – вставила я, задетая за живое этим легко читаемым недоверием, ясно высветившимся на Пашкином лице. – Стянула у одной старушки на Казанском вокзале.

– Не шути так, – нахмурился Пашка, столь явно не радуясь моей неожиданной удаче. Я положила купюры на стол и склонила голову в неверии. – Нет, правда? Откуда они у тебя?

– Я же сказала – стянула у старушки. А ты что, не допускаешь мысль, что я могу что-то украсть? – Я решительно отказывалась говорить всерьез. За все годы в общежитии я даже малюсенькой пельменьки ни у кого не украла, хотя такое в нашей богадельне случалось сплошь и рядом. Пашка прекрасно знал, что деньги у меня могли появиться только из рук подающих, то есть от Игоря Борисовича. Но Пашка явно отказывался мне верить.

– Я уже не знаю, чего от тебя ждать, – насупился он, косясь на лежащие на столе деньги. Кажется, он боялся к ним прикасаться, будто они могли оказаться отравленными.

– Не жди от меня ничего хорошего, – посоветовала ему я и вышла из комнаты, громко хлопнув дверью. Потом я вспомнила, что мой телефон остался лежать в сумке, которая, в свою очередь, лежала на столе. Я вернулась в комнату, высоко держа голову, схватила сумку и двинула на выход вместе с ней. Пашка, кажется, понял, что, если не сказать что-то прямо сейчас, момент для реплики будет категорически упущен.

– Нет, я просто не могу поверить в это. Игорь Борисович тебя простил? Ты же сама говорила, что он орал на тебя. Пять сообщений? Что изменилось? – В Пашкином голосе было столько изумления, что мне стало смешно.

– А может, я с ним переспала, – предположила я. – Вот он и сменил гнев на милость.

– Может быть! – Пашка стал агрессивным и злым.

– Ты считаешь? – Я сощурилась и всерьез задумалась о том, чтобы залепить Павлу пощечину. Никогда никому не залепляла никаких пощечин, что было моим безусловным пробелом в личном опыте и воспитании. Да-да, не заполнить ли пробел?

– Ты… ты меня не поняла, – под моим огнедышащим взором Пашка моментально сдал назад. – Просто в последнее время ты никого не слушаешь, делаешь все, что взбредет в голову.

Имелось в виду, конечно, что я в последнее время не слушаю именно его, Пашку.

– Я же волнуюсь, – продолжил он. – Что с тобой происходит? Сегодня ты слепила это интервью, а что будет завтра? Разместишь какие-нибудь экстремистские материалы? У тебя нет никаких стоп-кранов, и это может плохо кончиться.

– Что за ерунда?! – фыркнула я. – Я не нуждаюсь ни в каких стоп-кранах. Напротив, будет лучше, если избавлюсь от большинства из них.

– Вот-вот, об этом я и говорю, – Пашка всплеснул руками и покачал головой, что только взбесило меня еще больше.

– Ты что же, считаешь, что быть журналистом – это кропать скучные обзоры Масленицы или Дня семьи? Хочешь остаться одним из миллионов одинаковых писак, копирующих темы и абзацы друг у друга? Зачем тогда вообще было идти в журналистику? Просто ради надежды со временем выбить себе теплое место где-нибудь в Европе?

– А ты хочешь, как всякие гринписовцы, лазать на нефтяные платформы, делать себе имя на дешевых сенсациях? Прочишь себя в «великие»? – ехидно спросил Павел.

Мы кричали и кричали, наговорив кучу гадостей и глупостей в слепом желании сделать друг другу как можно больнее. Мне кажется, я преуспела в этом больше. И еще кажется, что, если бы в моей жизни не было Страхова, не было бы и этой ссоры, потому что каким-то образом все, даже эта ссора, было вовсе не из-за статьи, гонорара или взгляда на журналистику в целом. Весь разговор для меня был – о любви или, вернее, о ее отсутствии.

Павел выдохся и замолчал, демонстративно игнорируя меня взглядом. Думаю, он ждал, что я подойду и попытаюсь примириться. После всего того, что я наговорила…