Очаг

Она лишь упомянула о непримиримой борьбе с неугодными власти людьми, которую ведут Аман ОГПУ и вновь прибывший прокурор Сары Байлыев, но в подробности вдаваться не стала. Ничего не стала она говорить и об Ягды. Подумав об этом, Ахмет решил, что Ханума выгораживает его, считая своим главным покровителем. Тем не менее, он по-прежнему был уверен в том, что во всех этих бедах замешан и Ягды, потому что тот слишком хорошо знал своих земляков. Ахмет не стал разочаровывать женщину, которая так искренне радовалась встрече с ним, ничего не спросил про Ягды. Да, Ахмет не собирается прощать Ягды за то, что он участвовал в погроме семьи дяди, но и прямо выступить против него не был готов. Он знал, что в этом случае пострадает его собственная семья, власть не оставит их в покое, истребит всех его родственников. Как бы там ни было, действовать надо осторожно, чтобы ни на кого не пало подозрение, быть хитрее. Это-то так, но разве в Ахмете есть хоть капля хитрости?

Разные мысли вертелись в голове Ахмета. Подав обед, Ханума и сама присела возле сачака рядом с дорогим для неё гостем. В её красивых карих глазах светился зов плоти. Это напомнило Ахмету ту незабываемую встречу возле холмов, те ласки, которыми осыпали они друг друга. Ужин длился недолго, Ахмет был не в состоянии терпеть охватившее его возбуждение, когда рядом находилась готовая ответить прекрасная женщина. В ту же минуту енщина только воскликнула: «Господи, какой же ты нетерпеливый!» … В её голосе звучало сладострастие. Всю ночь они не сомкнули глаз, истово любили друг друга. Время пролетело незаметно, скоро начнёт светать. Ханума мечтала, чтобы эта ночь длилась бесконечно. Ахмет встал с постели, но Ханума тут же своими белыми руками обвила его шею.

– Что, уже?

– Ночь потихонечку закончилась!

– Но ведь ещё даже петухи не прокричали?

– Разве надо ждать, когда петухи закричат и рассветёт?

Прежде чем дать Ахмету уйти, Ханума вышла из дома, присела неподалёку будто по надобности организма, осмотрелась, нет ли кого, и только после этого вернулась в дом, чтобы проводить Ахмета. Обняла его, прижалась грудью. Нет, этой ночи ей было мало, она не насытилась им до конца, и это прозвучало в голосе Ханумы:

– Куда ты теперь?

– Мир велик, а ты будь здорова и счастлива!..

Волосы Ханумы растрепались, но она не обращала на это внимания, сейчас она была поглощена мыслями о том, как замечательно они провели ночь. Перед тем, как выпустить Ахмета из дома, она ещё раз обвила его шею и крепко прижалась к его груди. Кругом стояла тишина, мир ещё не очнулся ото сна. Выйдя из дома, Ахмет моментально растворился во тьме.

* * *

А жизнь в селе шла по новым, непривычным для людей правилам. Их преследовали непонятно за что, отправляли в ссылки, сажали в тюрьмы. Поначалу только с единоличников брали дань в виде яиц, меха, постели, папах, шкур животных, но теперь и колхозников обязали делиться своими запасами. Больше всего мучились семьи, которым нечего было дать, тогда доверенные лица власти объявляли их противниками, не желающими делиться с государством, потому что ненавидят советскую власть и хотят возвращения прежней жизни. Живущие впроголодь семьи вынуждены за бесценок распродавать женские украшения, кошмы, ковры, одеяла, чтобы не оказаться под тяжким бременем налогообложения.

Ночь постепенно становилась темнее, задул прохладный ветерок, вокруг стояла тишина. Изредка доносился негромкий ленивый лай собаки, вот ей что-то показалось, и она, на всякий случай, тихонько гавкнула. Но потом, и она успокоилась.

До поздна сидевший в своем кабинете, Нурджума тихонько шёл домой, размышляя о превратностях судьбы, о нынешней непонятной жизни. Ему чего-то хотелось, правда, он и сам не знал, чего именно. Неплохо бы сейчас выпить холодного верблюжьего чала, а можно и чая. Возле дома в тени уже несколько дней лежит арбуз. Мысли его путались, перескакивая с одной на другую, по пути домой он вспоминал отрывки выступлений на собрании.

Прохладный ветерок доносил приятный запах езгена, которым заросли окрестные холмы, и относил его в село.