Очаг

– Все равно тяжко здесь жить без бензина и пластмасс, – возразил я. – Паровые технологии достигли своего предела, а что у них еще есть? Ну, газ. Спирт еще, вон в Хеленгаре метанол в промышленных масштабах гонят, благо у них древесины полно. Но все равно это тупиковая ветвь. Не может цивилизация нормально развиваться без высокомолекулярной химии.

– Ничего, что-нибудь придумают, – отмахнулась девушка, – сто лет прожили, и еще сто раз по столько проживут. На мой век хватит.

– А почему не на Земле?

– Так у меня там нет ничего, – удивленно посмотрела на меня Лора, – ни кола, ни двора, ни родственников. Мать с отчимом и те здесь похоронены. Что мне делать на Земле, и главное, зачем туда возвращаться?

Против такого аргумента я ничего возразить не смог. Но сам я, наверное, ни за что не захотел бы остаться навсегда в Центруме. Все-таки данная таким, как я, природой возможность путешествовать из мира в мир именно тогда, когда мы этого захотим, дарила необычайное чувство свободы и защищенности, которого я столь неожиданно лишился. К этому оказалось очень трудно привыкнуть.

Ближе к закату на нашем пути стали попадаться торчащие из земли камни и неглубокие овражки, куда мы рисковали завалиться в сгущающихся сумерках – света тусклого масляного фонаря, закрепленного над капотом локомобиля, было явно недостаточно, чтобы разогнать вечерний сумрак. Пришлось остановиться для ночевки прямо посреди плато. В распадке между двумя сопками я обнаружил высохший пень с пустой сердцевиной, по-видимому, когда-то принесенный сюда лавиной. Сдвинуть его с места не получилось, потому было решено разместиться прямо возле узловатых корней, похожих на извивающиеся щупальца спрута. В полости, образованной сгнившей середкой пня, мы развели огонь. Лора уселась рядом, обхватив колени руками, и молча уставилась на пламя, игравшее красноватыми отблесками в ее глазах. Поблизости нашелся ручей с колюче-ледяной водой, которую я предпочел на всякий случай вскипятить на костре. Откуда-то приполз густой и вязкий туман, застлавший все окрест и превративший пейзаж в призрачный театр теней – видимо, сказывалась близость Разлома.

– Утром перейдем перевал и окажемся в Хеленгаре, – сказал я. Лора кивнула, не отвлекаясь от созерцания взлетающих в стремительно темнеющее небо искр. Искры, словно крошечные светлячки, изо всех сил старались добраться до высыпавших над нашими головами звезд, но не долетали, погаснув без сил на половине пути. Я достал из багажа теплую накидку и набросил на плечи девушки – не дай бог, простудится.

С рассветом нам пришлось пересмотреть планы. Под утро ветер пригнал откуда-то тучи, и началась метель. Зима никак не желала уходить в небытие и, высыпав на нас все оставшиеся у нее запасы снега, решила поквитаться за оставшийся ей короткий век. Метель подкралась неслышно, словно коварный хищник, пустив перед собой крутившуюся вихрями поземку, а потом повалило, да так, что все вокруг застлало сплошной белой пеленой. Куда ни глянь – снежная канитель от горизонта до горизонта. Идти наугад в такую погоду в горах – чистое самоубийство, пропадешь в расщелине или переломаешь ноги. Забившись в кабину локомобиля, мы разбудили уснувший было мотор и стали ждать, когда распогодится.

Мело до полудня. Потом мокрый и липкий снег сменился мерзким косым дождем, забарабанившим по жестяной крыше нашего убежища, но пространство вокруг прояснилось и расчистилось. Стали видны горные склоны, по которым волочились серые клочья дождевых облаков, из мокрой хмари проступило каменистое плато, скрытое у горизонта все тем же дождевым покрывалом. Проехать, объезжая торчащие из земли замшелые валуны и обломки скал, удалось недалеко: через километр с небольшим дороги и вовсе не стало. Зато прекратился дождь, сменившись мелкой моросью. Дальше – пешком.

Бросив прощальный взгляд на оставленную посреди россыпи каменного крошева машину, мы потопали вверх по пологому склону, поминутно оскальзываясь на мокрых валунах. Карабкаться по скалистому отрогу оказалось не так-то просто, и уже спустя полчаса я буквально выбился из сил. А потом мы ступили на морену.