Очаги сопротивления

— Да ну, ради Бога, тут охраны от стены до стены, пулеметы на башнях, а ты переживаешь о собаках!

— Да это я так, — машинально отозвался Ховик, изучая схему, — просто подумалось.

Старик продолжал царапать у себя в блокнотике, мысленно костеря скудное освещение:

«Ховик продолжает меня изумлять. Изумляет меня весь этот пестрый контингент; все, что я прежде знал о Сопротивлении, плюс мои собственные, по-видимому, ограниченные контакты с этими людьми в давнюю бытность мою гражданином, особого впечатления не вызывали. Отдельного похвального слова заслуживает Благородный Краснокожий, также состоящий в наших рядах, наряду с местным представителем Чернокожих Сил — оба по истине впечатляющие личности, не выставляй они так напоказ свою этническую сущность; заметен также Костелло, при всей своей глубинной разочарованности, тоже далеко не глупец. В самом деле, Администрации остается лишь разрядить об этом холм ядерную боеголовку; само существование таких людей уже представляет угрозу любому полицейскому государству, каким бы оно ни было. Понятно и то, почему руководство Сопротивления чувствует себя от таких „участников“ неуютно.

Ховик — необычен; единственный, кого я действительно знаю и, возможно, в такой же степени, что и остальные, хотя Джудит явно постигает все больше и больше. Почему он втянулся во все это безумство? Он — не член какой-нибудь этнической группы или политической фракции — единственная идеология, какой бы он мог придерживаться, это какая-нибудь кондовая форма анархизма; человек, который мало чего достигнет при любом представимом исходе такой авантюры, а вот потерять может многое.

Он безусловно сознает, что, вторгаясь туда, где все еще жив Дэвид Грин, он рискует утратить Джудит; по-своему, по кинг-конговски, он, конечно же, дорожит ею больше, чем, я бы полагал, кем-либо еще. Ховик в качестве жертвующего собой рыцаря? В самом деле, ум заходит за разум!»

Дэвид Грин в Лагере 351 тоже не спал, хотя свет уже погасили. Не то чтобы освещение вообще когда-либо гасло в небольшой белой комнатке; просто тускнело настолько, чтобы можно было заснуть.

Лежа на спине на узкой кушетке, он неотрывно смотрел в потолок, размышляя, что, похоже, уйма времени уходит на разглядывание тюремных потолков. Эх, жаль, что ни разу не запирали, скажем, в Сикстинской часовне. А то здесь даже обычных стенных надписей нет. Лишь слепая белизна стен, пола и потолка, за исключением тонированного стекла двери.

По подсчетам, в белой комнате его держали вот уж больше недели. Взяли однажды утром после завтрака, вместе с другими сокамерниками, без всякого извещения или предупреждения. Провели коридором ко входу в крыло Карантина, мимо вооруженной охраны, мимо гигантских предупредительных знаков и тяжелых красных дверей.

За дверями они прошли нечто, напоминавшее воздушный шлюз, и далее — в длинный безликий вестибюль, где дожидались вызова, каждый своего, на холодных скамьях из нержавеющей стали. Холоднющий переход в сопровождении санитара по длинному, сияющему белизной коридору завершился для Дэвида в этой комнате.