Очаги сопротивления

— Да это я так, понимаешь, числюсь для виду на должности. Надо же, чтобы талоны водились, и все такое. Ты же видишь, как подъедаться приходится: наличная мелочевка, уцененная мебель, залоги, подержанные машины, всякое такое дерьмо. С наличностью — дело не нужное, верно? Плюс еще, по городу имеются старые квартиры. Еще имею дело с мексами, ирландцами, индейцами, китаезами, негритосами — со всеми, кто по-нормальному не отдает долг. В таких случаях работаю под комиссию.

— Под комиссию?

— Ну, это, знаешь, когда какой-нибудь черный — или еще какой — тянет с выплатой, или вообще забивает. Я тогда зову пару мужиков — обычно из тех, кого уже проверил и знаю, их вокруг' много, мы все друг у друга на виду — и говорю: «Слушай, скотина, чтобы на неделе был расчет, или извиняй, будем черную жопу твою мять». За это мне, сам понимаешь, полагается процент. И в основном выходит наличкой, которую можно прятать на стороне: все-таки неучтенная, так просто не отследишь. — Он глянул на Ховика в зеркальце. — Ты ж меня, брат, думаю, знаешь, у меня на стороне много чего делается, потому надо, чтобы снаружи все обстояло по правильному.

Паучина свернул в узкий проулок и остановил машину перед некогда весьма дорогим многоквартирным домом с окнами от самой земли. Проем среднего окна целиком занимал лист некрашеной фанеры, испещренный причудливыми кружевами каракулей — в основном именами и непристойностями, многие с ошибками в правописании.

— Местечко не ахти, — сразу предвосхитил комментарии Паучина, — зато сам здесь себе голова, и все по хрену. Здание принадлежит хозяевам, на которых я работаю. По бумагам я числюсь как управляющий — то есть, за мной первый этаж и тот, что сразу над ним. Второй отведен пихалам под игры, ворованное барахлишко, всякое такое. Так что этаж, понимаешь, работает на меня. Остальные конторы наверху — по большей части шлюхам.

Ховик цепко оглядел обочину, — пусто, лишь «Шевроле» да старый железнодорожный вагон, разобранный на доски и брошенный догнивать; на ржавеющие останки мочился шелудивый пес.

— А мотоцикла у тебя уже нет, Паучина?

— Дураком прикидываешься? Видно, и в самом деле давно тебя не было. Да сейчас — об заклад можно побиться — на целый Окленд уже и сотни нормальных мотоциклов не наберется, если не считать полицейских громил, остались лишь мопедики-бздюльки с мотороллерами. У нас же теперь на все закон: по таким-то улицам, если нет страховки, не езди, а страховка такая лишь толстосуму гребаному по карману. Проверок всяких просто уйма; и самопал соорудить себе нельзя: на все, что чуть больше пятисот кубиков, надо особое разрешение — значит, на любом из «Харлей Дэвидсон» уже ставь крест. И за шум тебя штрафуют, и за все что ни попадя — что хотят, то и творят. Бензин по талонам тоже получаешь в обрез. Я знаю пару мужиков, держат с той еще поры свои машины прямо у себя в комнате — просто так, любоваться и вспоминать. Но чтобы как мы в свое время рассекали на приволье, это уже в прошлом. К тому же все одно, — обреченно вздохнул Паучина, — все старые места сходок теперь под запретом, ты, наверное, слыхал.

Ховик следом за Паучиной вошел в переднюю и огляделся. По городским меркам гостиная была просторная, с длинной низкой тахтой у противоположной стены и выцветшим ковриком посередине. На этажерке возле лестницы размещалась на удивление богатая стереосистема — не иначе, в розыске; колонки развешаны по стенам, провода небрежно стелятся по полу. Одну стену чуть не наполовину занимал плакат: фотография бригады мотоциклистов возле огромного мотоциклета, у каждою лица были расписаны фломастером.

На тахте, уставясь в потолок, вольготно лежала молочнобледная рыжеволосая деваха с огромным бюстом. Кроме наушников, на ней ничего не было. Пелена от марихуаны стелилась такая, что хоть топор вешай.

— Черт побери, Мэри Джейн, — сердито прикрикнул Паучина, — ты хоть когда-нибудь бываешь одетой? Это вот Мэри Джейн, — указал он Ховику. — По крайней мере, так она себя называет. Мэри Джейн, прикройся чем-нибудь, пока я не пнул тебя в задницу!

Мэри Джейн хихикнула и неспешно поднялась, чуть при этом качнувшись взад-вперед; прикрыться при этом она даже не попыталась. От Ховика не ушло, что наушники ни к чему не подсоединены, даром что деваха ритмично прищелкивает пальцами в такт воображаемой мелодии. Ошарабанена, видно, до звона в ушах; но, черт возьми, что за сиськи!

Когда та плавно двинулась вверх по лестнице (Ховик с нескрываемым интересом поглядывал на большую белую задницу), Паучина проорал ей вслед:

— Этого мужика ты не видела!

Кивком указав Ховику на тахту, Паучина плюхнулся в продавленное кресло.

— Так что видишь, Фрэнк, живу ничего себе. Не так здорово, как в былые времена, но опять же, прямо сказать, былые времена так или иначе для всех нас прошли. Надо приспосабливаться.

— Из прежней стаи кто-нибудь уцелел?

Ховик с рэкетом никогда не вязался, он вообще никогда не состоял ни в какой группировке, если не считать морской пехоты. Но Паучина невесть почему всегда лип к нему в друзья.