Очарование тайны. Эзотеризм и массовая культура

Случай «Сверхъестественного» показывает, что классический монотеистический нарратив в его ортодоксальном и гетеродоксальном изводах обладает притягательностью для современной аудитории. Проблема одержимости и практика экзорцизма становятся не только распространенными формами современных религиозных практик, но обретают значительную роль в медиа, оказываясь уникальной метафорой, помогающей творить вымышленные вселенные и ставить сложные этические вопросы. Несмотря на утверждение о потере христианством привлекательности и истернизации духовной культуры, сюжет, в значительной степени укорененный в христианской мифологии и опирающийся на строго монотеистический контекст, может удерживать внимание аудитории более десятилетия. Кроме того, нужно согласиться с тезисом К. Партриджа, что именно христианский контекст способен обеспечивать колоритный образ зла. Широкое распространение эзотеризма после 1990‐х, ставшего неотъемлемой частью современной массовой культуры и без труда сочетающегося в силу исторических особенностей своего генезиса с монотеизмом, делает классическую монотеистическую мифологию более гибкой, способной удовлетворить различные запросы аудитории. Вместе с тем для современной культуры представляет интерес лишь мифология, этический и философский аспекты монотеизма воспринимаются как то, от чего нужно избавляться, или то, что необходимо высмеять. Если следовать логике нарратива «Сверхъестественного», то можно констатировать, что для современного человека истернизированное благо, пронизывающее собой все мироздание, представляет большую этическую ценность, чем монотеизм, но лишь потому, что ставит в центр мира человека, будучи единым с ним.

***

Итак, мы продемонстрировали, что, начавшись с экспериментов сюрреалистов, эзотеризм на экране обрел уникальный визуальный язык и послужил к возникновению гибрида киноязыка и эзотерической мифологии. Влияние авангардных режиссеров на мейнстримное кино, проиллюстрированное примером Д. Линча, совпало с процессом секуляризации, породившим поиски альтернатив все еще господствующей христианской мифологии, а чуть более двадцати лет духовной свободы после 1960‐х подготовили культуру для впитывания всех форм эзотерической мифологии, что произошло после успеха «Твин Пикса». В современности эзотеризм более не нуждается в помощи утонченных режиссерских ходов. Он стал неотъемлемой частью мировоззрения, неотделимым от культуры и массовой мифологии. Случай «Сверхъестественного» как нельзя лучше демонстрирует тот сложный религиозный сплав, которой стал нормой в мировосприятии большинства современных людей.

Конечно, описанными в главе примерами не исчерпывается экранный эзотеризм. Например, упомянутый в начале главы участник «Великой игры» Рене Домаль впоследствии увлекся эзотерическим учением Георгия Гурджиева и был в группе одного из его учеников. Свой опыт он выразил в незаконченном романе «Гора Аналог». Действие романа разворачивается вокруг экспедиции духовных искателей, цель которой – восхождение на гору Аналог. Идея существования такой горы принадлежит главному герою романа. Вот как Домаль описывает суть горы:

А то, что определяет лесенку символической горы в высшем смысле – той, которую я предложил назвать Горой Аналог, – это ее недоступность для обычных человеческих возможностей. Потому что ведь и Синай, и Нево, и даже Олимп давным-давно стали тем, что альпинисты называют «коровьими горами», и даже самые высокие вершины Гималаев теперь уже никому не кажутся недоступными. Все эти вершины, стало быть, утратили силу аналога… Чтобы гора могла играть роль Горы Аналог… надо, чтобы вершина ее была недоступна, а основание – доступно человеческим существам, таким, какими их создала природа. Она должна быть уникальна и должна где-то находиться в географическом смысле. Дверь в невидимое должна быть видимой452.