Очарование темноты

— Сватайтесь же, мадам, — попросил Молохов. — Или вы не умеете, не знаете, как это делается, как сказывается по русскому обычаю?.. Вижу, нет. Тогда я научу. — И он, меняя голос, начал сватовское присловие: — У вас, Василий Митрофанович, белая утица, а у нас белый павлин, в холе дома выпестованный, за морем выученный всем ихним премудростям, и звонким пениям, и другим разумениям... Так, что ли, свашенька?

— Так, Василий Митрофанович, так...

— Тогда время тянуть нечего. Пусть мать и отец вместе со своим богоданным павлинчиком приезжают на обручение. Так водится на Руси, так и будет у нас.

— Я счастлива... Очень хорошо, Василий Митрофанович...

— Да куда уж Лучше, если без сватовства все сосваталось. А это вам, мадам, за хлопоты.

Молохов снял с руки Феоктисты Матвеевны массивный браслет с изумрудами, надел его на руку Жюли и повторил:

— За хлопоты, — а затем отчетливо добавил: — И за короткий язык... А ежели он не ровен час подолжеет, тогда... Тогда другим одарю...

— И от меня, Жюли Жаковна, прошу принять подареньице с теми же наказательными словечками.

Феоктиста Матвеевна отцепила свои с такими же изумрудами серьги, завернула их в платочек и сунула подарок за пазуху Жюли.

— Так завтра или когда вздумается жду их втроем. Свашеньку милости прошу не утруждать себя. Уши любят серьги, а любить им чужой семейный разговор негоже...

В Шальву огневые серые лошади примчались в мыле. В поту вбежала в дом и Жюли.

— А вы мне не верили... Да, да, вы мне не верили, а я всегда, ничего не обещая наверняка, сделала больше, чем могла... — В доказательство сказанного Жюли показала знакомые Акинфиным серьги и браслет.

Платон не поверил услышанному, а Клавдий нравоучительно сказал ему за утренним чаем:

— Тонни, я исправил твой промах с молоховскими доменными... — Он не договорил. Красный острый соевый соус не дал ему договорить. Соус залил ему рот и заслепил глаза.

Выплеснувшая все содержимое соусника в лицо Клавдия поднялась и вышла из-за стола. Утершийся салфеткой Клавдий понял свою оплошность и крикнул вслед Цецилии:

— Вы правы, мадам! Пардон! Я горжусь вами, мадам, и преклоняюсь перед вашим выбором! — Затем, доутирая лицо, Клавдий обратился к Платону: — Она обожает тебя, брат. И я верю теперь, что не лес прельщал тебя, когда ты...

Ему снова не удалось завершить комплимент. Платон предупредил:

— На этом остановись, если ты не хочешь, чтобы я к соусу добавил что-то еще.

Платон, резко повернувшись, ушел вслед за Лией.

Выяснять эту размолвку не стали.

— Мало ли чего не бывает в семье, — предупредила Калерия Зоиловна. — У нас теперь есть поважнецкее дела. О них и надо думать.

А Лука Фомич думал свое. Он не верил в искренность Молохова и ждал подвоха.

— Помни, Клавдий, твердо помни, что твое дело теперь только молчать. Упаси тебя бог развязать язык у Молохова! Тогда я не соей тебя оболью, а серной кислотой изуродую... Калерия, я приказываю до свадьбы запереть в погребке все вина. Ни рюмки в доме. И это сейчас же убрать со стола. Убью, если учую от кого-то вин? ный запашок!

— Папа, я всегда был умерен...

— Умерен или укобылен, я не желаю знать, Клавка. Укороти сегодня же свои медностружечные патлы. Не к девкам-шантанкам едешь! К невесте и к ее отцу, к человеку строптивой строгости. Будешь молчать да кланяться, и больше ничего! Никаких пардонов и бонжуров. Безо всякой францужатины... По-русски! И на передний угол не мешает перекреститься, когда войдешь! Завтра судьба фирмы решится! Быть ей со своим железом, со своей медью или не быть!

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Утром на следующий день Василий Молохов, готовясь к встрече с Акинфиным, был откровенен с женой:

— Что говорить, Клавку я всегда считал пустоцветной придурью и двухвостым прохвостом. — Молохов имел в виду любовь Клавдия к фракам, которые он носил и в не положенные для них часы.

— Нынче все двухвосты, Васенька. Агочка лаской и добротой обесхвостит его полностью.

— Все может быть, — соглашался и не соглашался Молохов. — Для неимущей жены супружество-замужество путы. Для нашей же Агочки всего только проба на верность, на крепость семьи, какой она может быть и должна стать. Не ожегшись не узнаешь огня, — рассуждал он. — А опалившись им, она либо приручит его, либо погасит и задует новый, верный... долгий огонь.

— А когда сын или дочь? — спросила Молохова.

— Богатая вдова и с семью ребятами девственница. Оно конечно, — рассуждал далее Василий Митрофанович, — может, и из Клавки с годами дельный человек выпляшется. Бывает и так...

Вошла горничная. Она была сегодня в атласном кремовом сарафане и при жемчужных бусах. Видимо, было кому дарить такие.

— Прибыли господа Акинфины. Втроем. Пренаряднущие, — сообщила девушка.

— Надо встретить, Васенька...

— Ты встреть. Я посижу...

— А что я за встречалка им?.. Милости проси их, девонька. Любезнехонько проведи их. Ниже кланяйся...

— Да уж знаю... Все знаю...