Очарование темноты

Кофе, который уже научилась варить Лукерья Ивановна, и шустовский коньяк с колоколом на этикетке, обожаемый Шварцем, как великий кофейный ингредиент, помогли ему рассказать, а Колесову понять, что «шульник» Сорокин нарушает контракт с товариществом. Сохраняя размеры ящиков, он заставил поставляющего их «лесопильника» Хохрякова «давайт толщее» доски, тем самым «уменьшайт» внутренний объем ящика, выгадывая на каждом пуде более трех фунтов мази.

— Это есть первый шульническая маска.

От первой Шварц перешел ко второй. Сорокин ставил на этикетки товарищества «рот штемпель», или красный штемпель, «высший сорт», и на этом основании он ту же мазь продавал дороже против указанной на этикетке цены.

Колесову было достаточно, чтобы тотчас же поехать к Сорокину и припасенное для Кокованина выплеснуть на «шульника».

Но педантичный немец попросил еще чашечку кофе и перешел к третьей «маске»:

— Сорокин требует варить мазь, который есть не весенний и не летний рецепт, а есть то, во что корова перерабатывает траву, но не молоко.

Колесов бросился запрягать лошадь, не дав досказать Шварцу о четвертой «маске». Она убивала и второго «шульника» — Глобарева, который на деньги товарищества и благодаря заказам товарищества преобразил свою убогую скоропечатню в настоящую типографию. И этот самый Глобарев продает Сорокину по половинной цене фирменные этикетки! Это было не просто подлостью, а плевком вместо благодарности.

Шварцу пришлось открывать плутни Глобарева уже на дворе, помогая Колесову запрягать Красотку.

На очереди была пятая «маска», но для Колесова хватило четырех. Наскоро простившись со Шварцем и попросив его побывать у него вечером, Колесов сказал:

— У меня для вас есть интересное предложение.

XXII

Дома Сорокина не было. Колесов помчался к нему на завод. Две версты показались ему длинными. Взмыленная иноходь Красотки выражала состояние привезенного ею Колесова.

— Что случилось? — спросил, выбегая из конторы завода, Сорокин.

— То, чего следовало ожидать, — ответил Колесов, не поздоровавшись с Леонтием Прохоровичем, не назвав его по имени. — Я приехал по жалобе покупателей нашей фирменной мази, которую мы доверили изготовлять вам, и вы не оправдали оказанной чести.

— Я прошу, Петр Демидович, — пригласил его Сорокин в конторку, — тут посторонние…

— То, что будет известно всем, стоит ли скрывать от двух-трех человек? Но я пощажу вас. Поговорим с глазу на глаз. Приготовьтесь к откровенному разговору.

В маленькой бревенчатой конторке Колесов задал четыре вопроса:

— Зачем вы изменили оговоренную рецептуру мази? Кто дал вам право продавать ухудшенную мазь высшим сортом и увеличить цену против указанной на этикетке товарищества? Сколько недодаете вы мази на каждом ящике с утолщенными стенками? По какой цене и в каком количестве вы покупаете украденные у товарищества этикетки?

Сорокин опустил голову. Не ответы на вопросы обдумывал он, а что будет с ним, беспокоило его. Отрицать — невозможно, признаться — не поворачивался язык. И он спросил:

— Судом или миром, Петр Демидович?

— Это зависит от вас.

— Условия?

— Записывайте, — начал диктовать Колесов. — «Вернуть покупателям через товарищество деньги за недоданную мазь. Высчитать до копейки, до золотника. Доплатить товариществу деньги за незаконно купленные в типографии этикетки. Остальное заплатит владелец типографии. Прекратить сегодня же оклеивание ящиков с мазью нашими фирменными этикетками, а те, что уже оклеены, содрать». И последнее. Это можно не записывать. Как вам будет удобнее — передать в аренду, или продать в рассрочку ваш завод товариществу, или вы предпочтете дождаться осени, когда рядом с вашим задымит лучший завод товарищества, которому уже будет не нужна ваша каторжная салотопня? Ответ завтра. Я буду ждать вас в десять утра в конторе товарищества. Честь имею…

От Сорокина Петр Демидович уже не спеша поехал в типографию к Глобареву. С ним он будет мягче. Глобарев не капиталист, а мелкий предприниматель. Его можно и пощадить, но нельзя оставлять типографию в его руках. Он в лучшем случае может остаться ее управляющим.

Дорога в Лутоню шла мимо лесопилки Хохрякова. Нужно заехать и к нему. У него рыльце тоже в пуху.

Хохрякова Колесов увидел около ворот лесопилки. Подъехал, поздоровался и, не вылезая из коробка, обратился к нему:

— Как вы думаете, Елисей Федорович, не сподручнее ли будет нашему товариществу поставить свою лесопилку и где лучше?

— Да ведь хлопотное это дело, Петр Демидович.

— А что не хлопотно? Тележную мазь варить тоже не масло пахтать, зато без переплаты Сорокину. Какую цену спросили бы вы за ваше лесопильное заведение?

— А я не собираюсь его продавать, — дрогнувшим голосом ответил Хохряков.

Колесов успокоил его:

— Я и не принуждаю вас к этому. Мне хотелось узнать, во что может обойтись товариществу лесопильный завод рам на пять, на шесть… Я думаю, что товарищество при деньгах да при скорой хватке подрядчика Токмакова к осени сумеет пилить свои доски… Благополучия вам, Елисей Федорович. Извините, что задержал. — Колесов тронул вожжами и покатил в типографию.