Очарованная

Она изучала меня, закрывая тумбу со своими книгами, и я воспользовалась моментом, чтобы позволить себе полюбоваться ее внешним видом. Она была самой ангелизированной из моих братьев и сестер, ее тело было длинным и худым, ее кожа была белой, а рыжие волосы такими темными, что они блестели, как мерло, в искусно взъерошенных кудрях вокруг ее угловатого лица. Шеймус был выгравирован почти в каждой грани ее лица и тела, факт, который она так сильно ненавидела, что иногда я задавалась вопросом, портит ли это все ее представление о себе.

Она тоже изменилась с тех пор, как меня не было, ее фарфоровое кукольное лицо сменилось безмятежностью и горечью, которая сжала уголки ее глаз и рта так, что она выглядела жестоко.

Я хотела спросить ее о парне Кристофере, но она не признавала, что между ними что-то не так, даже после того, как он так явно напал на Жизель, прежде чем она ушла в школу два года назад.

Ее молчание по этому поводу беспокоило меня, но, по крайней мере, теперь я была уверена, что она больше никогда его не увидит. Обещание Америки сияло в ее будущем, как прожектор сквозь мрак нашего прошлого в Италии. Если кто и мог обуздать и укротить дикого зверя американской мечты, так это моя умная старшая сестра.

— Кози? — спросила она снова.

Я слегка покачала головой. — Извини, джетлаг.

— Знаешь, это оправдание почти себя исчерпало. Она подняла бровь и скрестила руки на груди. — Ты можешь поговорить со мной. Я знаю, что ты сделала… многое, чтобы мы могли позволить себе переехать в Америку, но ебать, Козима, я твоя старшая сестра. Если я не могу принести жертвы ради этой семьи, по крайней мере, позволь мне взять на себя часть твоего бремени.

Я смотрела на нее, немая от тоски. Я всегда разделяла невероятную близость со своей семьей, но теперь я оказалась втянутой в секреты другой родословной, чтобы иметь возможность свободно общаться со своими.

Я с ужасом поняла, что чувствую себя скорее Дэвенпортом, чем Ломбарди.

— Ничего, Елена, я действительно просто приспосабливаюсь к перемене времени.

— Два часа — это не так уж много, но ладно. Она вздохнула и откинула выбившуюся прядь волос под свою черную тканевую повязку. Затем, что-то внутренне обдумав, она быстро прошла через нашу маленькую гостиную туда, где я упаковывала мамины ткани, и обняла меня.

Моя сестра не любила физическую привязанность. В детстве она никогда не отличалась демонстративностью, но за последние несколько лет ее отчужденность лишь превратилась в холодное лезвие, и теперь она едва позволяла поцеловать себя в традиционном итальянском приветствии.

Итак, это объятие было особенным, и оно почти сработало, чтобы открыть массивный засов, который был у меня поперек комнаты, к моей мешанине эмоций и паутине секретов.

Почти, но не совсем.

Я была более сильной женщиной, чем раньше, поэтому я знала, каково получать удовольствие, когда можешь, даже если оно будет окрашено болью.

Мои руки обвились вокруг ее тонкой талии и притянули ее еще ближе ко мне, чтобы я могла почувствовать запах ее духов. Это был Chanel Number 5, аромат, который она страстно желала годами, хотя мы могли позволить себе только образцы из странного журнала. Я покупала его для нее каждый год на ее день рождения с тех пор, как пришел мой первый чек модели, и мне нравилось нюхать его на ней.

— Ti amo, — прошептала ей на ухо, надеясь, что она будет носить эти слова как драгоценные камни, даже когда я не смогу быть с ней.

Она крепче сжала меня на мгновение, а затем прошептала слова в ответ, ее голос был мягче, чем я когда-либо слышал его прежде. — Ti amo, Cosima, e grazie.

Я люблю тебя, Козима, и благодарю тебя.

Слезы навернулись на мои глаза, и я открыла рот, чтобы дать ей что-то, подарок, которым могла полностью дорожить только Елена, подарок знаний, когда дверь маленького домика с грохотом распахнулась.

Мы отскочили друг от друга, чтобы встретиться с незваными гостями, но только я ахнула, когда узнала, кто это.

Сальваторе стоял, освещенный палящим итальянским солнцем, огромная тень зверя с густыми темными волосами и бородой, которые окрашивали его сильную, сжатую челюсть, как чернила.

— Почему так драматично? — спросила Елена, уперев руки в бока, когда она общалась с мужчиной, которого, по ее мнению, она знала достаточно хорошо, чтобы быть знакомым. Мужчиной, который время от времени навещал нас всю нашу жизнь. — Ты чуть не сломал дверь.

— Не разговаривай так с капо, — потребовал Рокко, шагнув в дверь за спиной Сальваторе, его головорезы за ним. — Вы, женщины Ломбарди, никогда не бываете достаточно почтительны.

Мама появилась в дверях спальни, ее лицо было пепельным, когда она увидела толпу Посвященных в нашем дверном проеме. Ее глаза метнулись ко мне, потом снова к Сальваторе, и она тяжело сглотнула.

Как я раньше не замечал ее настороженности и беспокойства, когда это казалось написанным в воздухе между нами, как субтитры.

— Мы здесь ради Козимы, — сказал Сальваторе маме своим хрипловатым голосом.