Очарованная мраком

Асадовы жили в красном пятиэтажном доме с круглыми застекленными балкончиками, симпатичными башенками и подземной парковкой. Аккуратный дворик с детской площадкой был обнесен ажурным кованым забором. В подъездах – горшки и кадки с живыми цветами, кодовые замки и вышколенные консьержи.

Один из них смерил меня изучающим взглядом и холодно осведомился:

– Вы к кому, девушка?

Видок у меня и впрямь был тот еще. Перчатки забыла в автобусе: сняла и, видимо, уронила – до них ли было? Сапоги грязные, на светлом пальто – бурые разводы: наверное, задела о бок автобуса, когда выпрыгивала из него.

– К Асадовым. – Я постаралась ответить с достоинством. И добавила извиняющимся тоном: – У меня машина сломалась.

Консьерж смягчился: разумеется, он был в курсе кончины дяди Алика. Должно быть, родственница, решил он. Горе у человека, а тут еще и поломка автомобиля.

– Проходите, пожалуйста. Третий этаж, квартира…

– Спасибо, я знаю, – мягко перебила я. – Не беспокойтесь.

Народу было – не протолкнуться. Я хотела прийти пораньше, пока не собрались все желающие ехать на кладбище, но опоздала. Замерла в дверях, раздумывая, как подойти и попрощаться, не привлекая к себе лишнего внимания.

Из кухни вышла Зоя Васильевна. Лицо ее было красным и опухшим от слез. Сзади тенью шла Елена Васильевна, озабоченно поглядывая на старшую сестру. Они были похожи друг на друга, но сейчас Зоя казалась высохшей, сморщившейся, будто из нее разом выкачали воздух и осталась только оболочка.

Вдова увидела меня и подошла. Ничего не говоря, обхватила руками и снова заплакала. Люди вокруг задвигались, завздыхали. Кто-то громким шепотом подтвердил: «Да-да, это его дочка». Я осторожно обняла Зою Васильевну и, глядя поверх ее плеча, одними губами спросила у Елены Васильевны:

– Можно попрощаться?

Та поняла, кивнула и, отстранив сестру от меня, ласково, как маленького ребенка, принялась ее уговаривать:

– Зоинька, пойдем, моя золотая. Девочке надо проститься. Ты же знаешь, сейчас молиться будут, потом ему лицо закроют…

Елена Васильевна повела сестру в глубь квартиры, на ходу махнув рукой: иди, мол. Я тихонько пошла в гостиную.

Покойный лежал на столе посреди большой комнаты. Вокруг него и вдоль стен стояли и сидели на стульях незнакомые мне люди, на головах у всех – тюбетейки. Я подошла ближе, боясь взглянуть в мертвое лицо: было страшно увидеть, что сотворила с дядей Аликом смерть.

Но опасения оказались напрасными. Казалось, он на минутку прикорнул и вот-вот должен проснуться. Лицо было умиротворенным и даже благостным. Следы тяжкой болезни исчезли, морщины разгладились, щеки порозовели.

Папа был совсем не таким: выглядел изможденным, исстрадавшимся. Между бровей пролегла глубокая складка, лицо пожелтело, нос заострился. Губы плотно сжаты, как будто он хотел сказать что-то, но в последний момент передумал.

Я приблизилась к телу дяди Алика и легонько погладила его. Наклонилась, поцеловала холодную щеку. Мне казалось, что плакать я не буду, но слезы потекли, как только переступила порог комнаты.

«Детка» – так всегда называл меня дядя Алик. Сейчас я и вправду чувствовала себя маленькой девочкой, которая заблудилась и не знает, как поступить, у кого искать защиты.

Меня тронули за плечо, я обернулась. Пожилой человек с аккуратной бородой клинышком, наклонившись к моему уху, тихо проговорил, что уже пора, мне следует выйти из комнаты. Я кивнула и, бросив последний взгляд на тело дяди Алика, сделала шаг к двери. Да так и застыла на месте.

Покойный смотрел на меня. Голова чуть повернута вправо, губы раздвинуты в подобии улыбки. Глаза широко открыты, и во взгляде столько ненависти, что у меня зашлось сердце. Я никогда в жизни не видела у дяди Алика такого взгляда. Он просто не способен был на столь мощное проявление злобы.

Я дико огляделась по сторонам: окружающие вели себя как раньше. Никто не замечал того, что виделось мне. Пожилой мужчина, все еще стоя возле меня, вопросительно смотрел – ждал, когда нервная девица покинет комнату. Остальные начали переглядываться, проявляя нетерпение: чего она застыла и не выходит? Я бы и хотела бежать отсюда куда подальше, но взгляд покойного невидимой нитью тянулся ко мне и удерживал на месте.

То, что я чувствовала в эти минуты, сложно было назвать страхом. За последние сутки я уже почти потеряла способность бояться и удивляться чему-либо. Мне казалось, что я одновременно существую в двух мирах: нормальном и зазеркальном, где возможно всякое, как на картине Сальвадора Дали. Было похоже, что я постепенно покидаю наш мир, перемещаясь в потусторонний. Меня все глубже затягивало в нереальность, и сил для сопротивления почти не оставалось.

Почему так происходит? Возможно, потому, что иная, запредельная вселенная существует, и по каким-то неведомым причинам иногда открывается избранным.

А возможно, просто потому, что я психически больна.

И то и другое – ужасно.

– Послушайте, – обратился ко мне другой мужчина, – мы понимаем ваше горе, но и вы должны понимать…