Очарованная призраками

 Я отчалю от берега и, оглянувшись, увижу Гавейна – с опущенными плечами и головой. Из него словно выльется вся жизнь, но он останется стоять. Он будет сражаться за Артура и за его наследие, даже если Артур погибнет. Он будет скорбеть, да так сильно, что скорбь будет готова его сломить… но не сломит.

Что бы ни случилось, только Гавейн никогда не предаст Артура, никогда не побежит, никогда не струсит. Во многих смыслах Гавейн – лучший из нас.

 Он нужен нам, или у нас не останется ни шанса.

18

 Артур и Гавейн подружились быстро, и меня это удивило – хотя не должно было. Я ведь видела, как он сражается на стороне Артура. Он готов отдать жизнь за своего короля. Но еще я знаю, что наш дружеский кружок слишком тесен и нам сложно принимать в него новых людей. Но у Гавейна это получается – так же просто, как сделать вдох. Когда Ланселот возвращается с Гавейном и тот замечает в руках Артура книгу, они тут же начинают ее обсуждать, а нам остается лишь молча за ними наблюдать.

 Моргане он вроде тоже нравится: как и нанятые ею слуги, Гавейн ее не страшится, и этого достаточно, чтобы расположить к себе. Наш утренний чай еще не остыл, а она уже поддразнивает Гавейна – так она всегда поддразнивала Артура, – и я почти ожидаю, когда она взъерошит его волосы или заправит за ухо прядь, пока мягко смеется над ними обоими. Но ко всеобщему удивлению – и Морганы тоже, – Гавейну удается вырвать у нее обещание прочесть книгу, о которой они говорят.

– Я годами пытался уговорить ее заглянуть хоть в одну! – восклицает Артур, ударяя ладонями по столу. – Но ей не интересно то, в чем нет заклинаний или рецептов зелий.

 Артур упомянул колдовство, и я затаиваю дыхание. Магия в Альбионе все еще под запретом, и пусть Моргана не произнесла ни одного заклинания с момента нашего прибытия (по крайней мере, на моих глазах), я не знаю, как Гавейн отреагирует

– Хотел бы я на них посмотреть, – обращается он к Моргане. – Хотя для меня это наверняка будет просто набором букв.

– Откуда ты знаешь? – Моргана берет в руки чашку. – Мы ведь родственники… кровь в наших венах одна и та же. Может, твои способности тебя удивят.

– Моргана, хватит… ты уже одарила меня ложными надеждами в детстве, – смеется Артур, а потом поворачивается к Гавейну. – Она пыталась убедить меня, что я смогу поднять в воздух камни. Хотя на самом деле это делала она, но я так этим гордился, что хотел показать свой новый дар Леди Озера и ее совету. Чтобы они позволили мне заниматься вместе с Морганой. Конечно, я опозорился на глазах у всех: магия моя исчезла так же быстро, как и появилась.

 Гавейн смеется, случайно выплевывает свой чай и пытается скрыть это, прикрывшись рукой. Мы хохочем еще громче.

 Почти все.

 Подают вареные яйца и тосты с маслом и гранатовыми зернами, и разговоры продолжаются. Я наблюдаю за Ланселотом, который сидит рядом со мной: он медленно жует еду, уставившись в тарелку, словно аппетита у него совсем нет. Он поднимает взгляд на Гавейна, и я вижу в нем подозрение. Ланселот словно пытается отыскать все его сильные и слабые стороны, сравнивает его с собой.

 Мне хорошо знаком этот взгляд: так же фейри-девушки смотрели на Гвен, так же Мордред смотрел на Артура вчера. Так смотрят многие и на самого Ланселота: и когда он восседает на лошади, и когда дерется, и когда просто стоит рядом с Артуром.

 Но все же видеть ревность Ланселота – очень странно.

 После завтрака все выходят из комнаты, а я утаскиваю Ланселота в сторону. Он кидает на Артура взгляд, но мы оба знаем, что далеко он не уйдет. Артур занят разговором с Гавейном, он, кажется, совсем забыл про Ланселота.

– Он хороший человек, Ланс, – шепчу я.

 Стены в Камелоте тонкие. Иногда мне казалось, что это из-за них моя мать могла слышать даже мои мысли.

 Ланселот пожимает напряженными плечами.

– Я ведь его совсем не знаю. И не готов довериться незнакомцу так же быстро, как вы.

 Я смеюсь.

– Думаешь, для меня это так легко? Как я могу вообще кому-то доверять, раз видела… столько всего?

 Ланселот задумывается на мгновение, но не смотрит на меня. Отводит взгляд: он скользит по столу с грязными тарелками, по подоконнику, по цветному стеклу. Я пытаюсь увидеть это место его глазами: какой для него Камелот? Считает ли Ланселот его красивым? Для меня здесь слишком много призраков. Для меня Камелот всегда останется тюрьмой.

– Я думаю, – он подбирает слова медленно, – что ты доверяешь ему больше, чем мне, хотя его ты знаешь день, а меня – половину своей жизни. Почему?

 И я не нахожусь с ответом. Артур и Гвен – и особенно Моргана – уже спрашивали про мои видения, хоть и знали, что я не могу ничего рассказать. Но они все равно задавали вопросы. И как я могу их за это винить? Нимуэ говорила, любопытство – это и благословение, и проклятье. Но Ланселот никогда не интересовался моими видениями. Никогда. Полагаю, воспитание фейри помогает ему понимать важность правил. Он знает, что случится, если их нарушить.

 Но сейчас… он в опасной близости от ошибки. И он это осознает. Наверняка Ланселот знает, что делает. И понимает, что я ему не отвечу.

 И все же спрашивает.