Очарованная призраками

– Артур может ему доверять, – отвечаю я. – Потому и я ему доверяю.

– Хочешь сказать, что мне Артур доверять не может? – Ланселот отступает на шаг.

 Я открываю рот, но из него не выпадает ни звука. Как я могу ответить на этот вопрос и ничего не сломать? Я закусываю губу и понимаю: тут сработает лишь честность.

– Не знаю, – шепчу я.

 Я не могу прочесть выражение его лица, но, подозреваю, под маской из пустоты я могла бы откопать целый колодец боли.

– Зачем ты позвала меня с собой, Элейн?

 От того, что он называет меня по имени, вопрос этот похож на удар. В его голосе нет прежней игривости, присущей ему шутливости и легкости.

– Ты сказала, что я нужен вам… что я нужен Артуру. Что я нужен тебе. Поэтому я здесь.

– Нет. – Твердость моего голоса поражает нас обоих. – Ты просто знал, что жизнь на Авалоне наскучит тебе. Ты последовал за нами ради Артура, да, и ты, должно быть, убедил себя в том, что и ради меня тоже, но это лишь часть правды, Ланс. Можешь сколько угодно врать об этом самому себе, но мне… не выйдет. Ты приехал в Камелот ради себя. Ради приключений и славы.

 Ланселот широко распахивает глаза и смотрит на меня. Просто смотрит. Не часто я могу наблюдать такую картину: Ланселот – и вдруг не может найти слов. Но мне от этого совсем не радостно. Наконец он расправляет плечи.

– Я ошибся, – произносит он, разворачивается и направляется к двери. – Неудивительно, что ты не доверяешь мне, Шалот… ты ведь совсем меня не знаешь.

 Но он ошибается и в этом. Я знаю Ланселота так же хорошо, как знаю Моргану, Артура и Гвен. Я знаю его так же, как знаю саму себя. Но он уходит, и его слова проникают под кожу, подобно осколкам стекла. Смогу ли я вытащить их?

 Не стоило говорить ему о том, что Артур не может ему доверять. Конечно, это не ложь, но… это ведь всего лишь один из исходов. Но даже так можно заставить человека совершить непоправимое. Я выучила этот урок незадолго до того, как Нимуэ начала обучать меня на Авалоне.

 Артур и Гвен проводили свои дни, изучая то, как стать достойными правителями. Моргана всегда называла их «классом короны» и закатывала глаза, но я частенько присоединялась к ним, когда находила свободное время. Уроки этикета и сложной системы генеалогических деревьев Альбиона были мне знакомы больше, чем все остальное на Авалоне. Они меня успокаивали, и потому я их так любила. Их преподавала фейри по имени Галина, которая походила на человека во всем, кроме вьющихся по ее коже тонких лоз.

 Однажды – тогда я еще не научилась контролировать свои видения – я увидела, как Галина поскальзывается на мокрых после дождя камнях и ломает ногу. Нимуэ предупреждала меня, что не стоит пересказывать людям их будущее, но я никак не могла перестать об этом думать… о боли в ее глазах и о ее полных ярости криках.

 Я просто сказала, чтобы она была осторожнее на камнях после дождя. Но Галина знала о моем даре и потому прислушалась ко мне.

 Через два дня, после очередного дождливого дня, ее тело нашли под деревом. Она решила не идти обычной дорогой, а послушать меня и отправиться через лес. Сложно сказать, что случилось на самом деле, но, похоже, Галина заблудилась в темноте, споткнулась о корень и ударилась головой о камень.

 Я рассказала об этом случае только Моргане: та успокоила меня, сообщила, что в этом не было моей вины, но, думаю, никто из нас в это не поверил.

 Поэтому я знаю, чем чреваты мои рассказы о будущем. Мне не стоило говорить Ланселоту о предательстве даже так туманно, но я понимаю, почему сделала это и не смогла промолчать.

 Потому что мне невыносимо нести эту ношу в одиночку. На Авалоне я хотя бы могла поделиться с Нимуэ: своими страхами и надеждами, путями, которые извивались перед нами, словно змеи. А сейчас? Сейчас у меня не осталось никого. Лишь я и вес будущего. Такой тяжелый.

 Но это было нечестно, и мне стоило перед ним извиниться. В конце концов, я лучше всех знаю: в Ланселоте нет ни капли эгоизма. И пусть он редко говорит о собственных чувствах, ему не все равно. Он любит всем сердцем и готов защищать то, что ему дорого.

 «Но этого недостаточно», – шепчет голосок внутри меня.

 Я пытаюсь убедить себя, что не бегу за Ланселотом именно из-за этого голоска.

 Ланселот рос наполовину человеком, наполовину фейри, разрываясь между двух миров. Он не принадлежал ни одному из них. Кровь его матери сделала его сильнее и быстрее любого из тех, кого я знала. Он видел в темноте так же хорошо, как и при свете дня, и все остальные его чувства тоже были нечеловечески остры. Он слышал прыжки кролика за милю, чуял, какое блюдо подадут на обед, с другой стороны острова. Даже когда он казался невыносимым, я не могла отрицать, что Ланселот – удивительно одаренный.

 Фейри бы со мной не согласились. В Ланселоте они не видели ничего особенного: для них он был медленным, слабым и хрупким. Человеческая кровь казалась им помехой. В конце концов, он выглядел как человек и не умел колдовать. Фейри качали головами и цокали языками, предсказывая ему смертную жизнь.