Очарованный (СИ)

Наши глаза встретились, в наших взглядах заключилась сделка.

— Bene, — согласился он. — Все, что тебе нужно. В самом деле, могу ли я предложить тебе позволить ей выздоравливать вместе со мной в моем доме на севере штата? Это очень конфиденциально и очень безопасно. Тебе не придется беспокоиться.

— Я не оставлю ее. — Это было настолько исключено, что я бы рассмеялся, если бы моя жена только что не вышла из комы, а мое сердце все еще не восстанавливалось.

Мужчина, который когда-то был моим дядей, а затем моим заклятым врагом, долго смотрел на меня, положив руку моей жены на лицо, как бы привязывая его.

— Я не предполагал, что ты это сделаешь. Добро пожаловать вам обоим в мой дом, Александр, если ты этого пожелаешь.

Я посмотрел на женщину в своих объятиях, на милый изгиб ее лица и на густые веера ресниц, лежащие на ее крутых щеках, и знал, что сделаю все, чтобы она была в безопасности и счастлива. Даже если это означало примирение с человеком, которого я ненавидел больше десяти лет.

— Отлично. Я буду там, но только тогда, когда я не буду выслеживать людей ди Карло, — сказал я ему.

В дверях появился Данте, измученный, но напряжённый собственной яростью.

— Охота для меня звучит идеально.

Козима

Я проснулась в одиночестве и сразу почувствовала, где нахожусь, хотя уже несколько недель боролась с потерей памяти и ужасными головными болями, которые лишили меня всех чувств. Я лежала животом на кровати, ноги и руки подбоченились над большим матрасом, слегка прикрытым белой льняной простыней. Я убрала копну волос с лица, подняла голову и посмотрела через французские двери на небольшой балкон моей спальни в доме моего отца в округе Ниагара. Небо было покрыто серыми замшевыми облаками, которые темнели и светились на горизонте, так что только прохладный, слабый свет просачивался сквозь него и окрашивал лесной пейзаж в водянистые зимние пастели.

Мое тело все еще болело, а мозг все еще трясся, но после шести недель выздоровления я была почти как новенькая. Больше всего беспокойства мне доставило огнестрельное ранение в голову, но тупая боль в плече и левом боку с каждым днем уменьшалась.

Я снова была готова к реальности.

Северная часть штата Нью-Йорк была прекрасна, и проводить время с отцом в чистом виде было благословением, которое я никогда не воспринимала как нечто само собой разумеющееся. Мы гуляли по свежему воздуху, вместе готовили, вместе ели и вместе читали на его большом, мягком красном диване перед камином. Это была идиллия.

Но это была не моя жизнь, и я устала от обыденности.

Александр и Данте приходили и уходили, когда им заблагорассудится, чаще всего уходили, чтобы уничтожить людей, причастных к моей стрельбе, и дать показания по следам наиболее плодовитых членов Ордена.

Я скучала по ним, но более того, мне хотелось им помочь.

Нехорошо было моему духу быть запертой в доме, как принцесса в башне, не имея возможности помочь тем, кто сражался за ее спасение.

Я не была принцессой.

Я был гребаным воином и хотел отомстить так же сильно, как и они.

Кроме того, Александр уже несколько недель не трахал меня жестко.

Я поняла почему. Врачи дали мне разрешение на половой акт только десять дней назад, хотя мы занимались любовью всякий раз, когда он был там, он не был моим хозяином с тех пор, как произошла перестрелка.

Мне нужно это. Мне нужны были его суровые, расчетливые руки, чтобы связать мою беспокойную душу и принести мне хоть какое-то мимолетное спокойствие.

Я тяжело вздохнула, перевернулась на спину и уставилась в потолок, вспоминая последний разговор с Еленой перед тем, как Александр отвез меня к Сальваторе.

Единственным человеком, с которым я по-настоящему попрощалась перед исчезновением, была Жизель, и только потому, что я жила с ней, а также из-за ее табуированных отношений с Синклером, которые стали известны, пока я еще была в больнице, я думала, что она поймет.

Она поняла. Она не стала бы бросать камни в стеклянные дома, когда сама была замешана в романе с парнем своей сестры и теперь была беременна от него.

Елене же было неприятно узнать больше о моих отношениях с Александром.

— Я просто не понимаю, — возражала она, стоя у моей больничной койки, сидя в уродливом пластиковом кресле, на котором она сидела, как на троне. — Как ты могла выйти замуж за мужчину и не рассказать никому из нас… не сказать мне?

Я понимала ее печаль. Из всех моих братьев и сестер Елена была мне ближе всего. Это ее дело. Ее раздражала страстная и смелая натура Себастьяна, и втайне он возмущался за-за того, что вырос мужчиной в нашей женоненавистнической стране и, следовательно, имел больше возможностей, чем остальные из нас. Ее отношения с Жизель, конечно, представляли собой перерезанный провод, который мог убить электрическим током любого, кто осмелился с ним шутить.